Бархатова Н.А. Любава. Завещание русской крестьянки

Статью публикуем 30 ноября — в сороковой день упокоения Нины Алексеевны Бархатовой.

Какая жизнь отликовала,

Отгоревала, отошла!

Н. Рубцов

Однажды летом собрались у меня гости, дети и внуки. Со старшим внуком Данилой как-то вечером ведём неторопливо разговор о  происхождении человека. Данила, которому уже 12 лет, наслышан в школе, что человек произошёл от обезьяны, знает много доводов в пользу этой диковинной теории.

И я, наконец, после многолетних блужданий в дебрях разных измышлений на животрепещую тему: откуда взялся этот самый сложный, самый загадочный, самый уязвимый, самый изобретательный покоритель планеты Земля, приняла всем сердцем, что человек мог быть создан только Богом, совершенно не понимая умом Его Промысла.

Спор наш с Данилой разгорался не на шутку: мы кидаем друг другу книжные, научные и ненаучные факты, гипотезы, утверждения великих людей, великих богословов. Данилу начинают поддерживать родственники, с азартом включившиеся в наш спор. Я наблюдаю за пятилетним Никитой: сначала он смеялся, потом погрустнел, потом его глаза широко распахнулись от ужаса, он заплакал и громко-громко выдал: «А я произошёл от мамы!».

Мы все как-то враз умолкли, потрясённые этой достоверной истиной, «Есть женщины в русских селеньях»? Да, есть! Это наши мамы! Безоговорочно!  Зачем далеко ходить и искать незнакомую мне лично героиню дней наших суровых, моя героиня живёт в моём сердце всю жизнь:  она – моя любовь, а мою маму назвали замечательным именем Любовь – она и была воплощением любви к своим родителям, дедам и прадедам, к своей многочисленной крестьянской семье, к своему родному селу Бичуру, и ко всем людям, с которыми впоследствии сводила её жизнь.

Моя мама Любовь Архиповна Малыгина (в девичестве Козлова) родилась 30 сентября 1912 года в день святых мучениц Веры, Надежды, Любви и матери их Софьи в селе Бичур Ирбитского уезда, пятым ребёнком в крестьянской семье (у неё уже были братья: Иоанн, Николай, Михаил и сестра Елизавета). 1 октября 1912 года её окрестил именем Любовь в православную веру священник Михаил Иванович Борков (ему сослужили псаломщик Алексей Алексеевич Коровин) в Модестовской церкви родного села. Восприемниками (крёстными) были записаны девятилетний родной брат родившийся Иоанн Архипович Козлов и девятилетняя двоюродная сестра Александра Сергеевна Козлова.

30 сентября 2012 года Любови исполнилось бы 100 лет.

19 июля 1914 года в день святого Серафима Саровского началась Первая мировая война, и отец Любавы, как её ласково все звали (хотя в селе было принято называть всех полным именем), Архип Михайлович Козлов уходит на фронт на три года. Остаётся большая семья с престарелыми родителями Архипа и с беременной женой Серафимой Кондратьевной во главе. Вскоре родился Василий Архипович. О Серафиме Кондратьевне надо отдельно рассказывать, как она робила всю войну: сеяла, косила, жала, как сохранила все детей и стариков, оставаясь спокойной, жизнелюбивой и очень красивой, под стать Архипу Михайловичу.

В 1917 году Архип вернулся с фронта, Серафима забеременела, и в мае 1918 года, при родах умерла на 38-м году своей жизни.

На этом беды не кончились. 1918 год… идёт Гражданская война, докатилась война и до Бичура: в августе отряд красных занял Бичур, население почти всё ушло «в бега». Посадив на телегу малых детей и стариков, Архип отправил семью в сторону села Скородум, а сам с другими мужчинами ушёл в белогвардейскую дружину, что ему было припомнено в 1930 году при раскулачивании.

Когда под натиском бригад Колчака отряд красных с боем уходил из Бичура, то они разгребли и подожгли Бичур, сгорело три улицы, в том числе дом Архипа.

Семья вернулась в Бичур на  пепелище. Нет матери, нет дома, нет хозяйства, не во что одеться. Как выжили – отдельный разговор. Братья Любавы всё-таки ходили в школу, а  Любаве было не в чем, она научилась писать, читать и считать, и на этом её образование было закончено.

Природный крестьянский ум с мудростью, накопленной в семье веками, дал крепкую основу для выживания, когда в 1930 году их раскулачили, Архипа посадили в тюрьму в Нижнюю Туру, а семья сбежала в Нижний Тагил от выселения на север. 17-ти летняя Любава с сестрой Елизаветой, две кулацкие дочери, скитались, убегали от ареста, и везде работали и работали честно: прислугой, поломойками, в деревнях – любую крестьянскую работу, на прииске наравне с мужчинами вплоть до 1936 года, когда Сталинская конституция уровняла в правах кулаков со всеми гражданами страны.

Любава вышла замуж тоже за кулацкого сына из села Бичур Алексея Поликарповича Малыгина, тоже поскитавшегося по стране. Молодая пара, как бы очнувшись, была счастлива и делилась своим счастьем со всеми: Алексей  играл на гармони, виртуозно играл на балалайке, пел, а как умел плясать: будто летал над землёй. Любава была такая же весёлая, певучая и плясунья. В Бичур они не вернулись. Осели в г. Артёмовский в 1940 году, где было много из раскулаченных. В 1941 году началась Великая Отечественная война. Алексей ушёл на фронт. Любава осталась с малолетней дочерью, надо было выживать, надо работать. Да сестра Елизавета, инвалид по зрению к тому же времени, с тремя малыми детьми умирала с голоду, муж её был на фронте. Любава забирает к себе в казарму, где жила в маленькой комнатке, сестру Елизавету с детьми и, став главой семьи из шести человек, всю войну работает по 12-14 часов, начав с поломойки, потом на железной дороге разнорабочей. Она часто говаривала: любить — чужое горе носить, не любить, своё – сокрушать. Как-то сестрам удалось завести корову, а чем кормить? Сами впрягались в телегу, а зимой в сани, чтобы привезти траву или сено из Кобылинского болота. Мама говорила: своя ноша не тянет.

К великому счастью сестёр, мужья вернулись с фронта, больными, но живыми. Семьи разъехались, чтобы жить в домах, построенных  самими на ссуду, и рожать детей.

У Любавы было  пятеро детей: четыре дочки и один сын. Стали взрослыми – трое: две дочери и сын.

Только совсем недавно я открыла, что кроме законов физики, законов природы, реально существуют духовные законы, и, что замечательно, — они были преподаны мне в детстве моими родителями. Главный духовный закон, завещанный мне моей мамой, я никак не могла облечь в короткую формулировку, но Промыслом Божием нашла, к  своей великой радости, в удивительной, вдохновенной, крылатой, популярнейшей книге нашего века (тираж перевалил за миллион) архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые»,  изданной в 2011 году: «Любовь, — говорил Великий Наместник, — есть высшая молитва…Смотрите на мир только сквозь призму любви и все ваши проблемы уйдут: внутри себя вы увидите Царствие Божие, в человеке икону, в земной красоте – тень райской жизни…».

«Смотреть на мир только через призму любви…» вот что завещано нам.

Любава, как ласково звали мою маму не только родственники, но и все окружающие, не видела изъяна ни в одном человеке. В Бичуре жил родственник дедко Осип Козлов, страшно ругался, извёл семь жён, все его боялись, как огня! Собирал родственников в страду на помощь: надо помогать и помогали. Дурной характер дедки Осипа брал своё: все работали не так, как ему надо, ругань кипела в воздухе до небес, все боялись доже взглянуть в его сторону: пришибёт! С надеждой смотрели на Любаву, и Любава, юная девица,  спасала ситуацию: приближалась к дедку Осипу со словами: «Дедко Осип, дедко Осип, не дерись, ты же самый баской в Бичуре!» и вырывала палку из его рук. Дедко Осип терялся и становился баским. И нам, своим детям, говорила: «Все люди хорошие, даже разбойники, ведь у них были матери! Он в тебя камнем – ты в него хлебом!».

Удивительно, как в Любаве сочеталось: никого не осуждать и иметь прозвище Прокурор. Как быть Прокурорам, искать справедливость и не впасть в грех осуждения? Загадка! Наверное, любовь обостряет духовное зрение?!

Любовь Архиповна была великолепной рассказчицей. Не зря в многочисленных языках мира чаще всего родной язык называют «языком матери». Бесконечно дороги слова родного языка, услышанные ещё в детстве: кумекать, судачить, куролесить, ладить, торкаться, хаять, разболокоться, сумерничать, морошно, очеп, чеботарить, оплошать, отутоветь, завичать, вечорки, кисет, ушат, ухлесталась, полудыры, вертошары, блазнится, салычить, сомуститься, казанская сирота и другие.

Поздно одумавшись, я стала записывать мамины рассказы о жизни в Бичуре, о людях, печальное и радостное. Рассуждая о быте больших семей в прошлом, она не употребляла слов ругались, ссорились, а говорила: «грешили между собой, но это  пресекалось». И обязательно, широко улыбаясь, хитрую бывальщину расскажет: «Мужик пашет землю у озера, из озера выглядывает, таращится на мужика водяной и спрашивает: «Ты  чё мужик делаешь?». Мужик остановил коня и отвечает: «Долг плачу, в долг даю и в воду мечу». Водяной нырнул и опять вынырнул: «Не понял!». Мужик говорит: «Где тебе, нечистой силе, понять нашу жизнь. Долг плачу – родителей кормлю, в долг даю – сыновей ращу, в воду мечу – дочерей кормлю».

А уж про деревню и город байки (сейчас называют анекдотами) так и сыпались: «Приехала деревенская сватья к городской. Городская сватья посадила деревенскую чай пить со словами: «Сватьюшка дорогая, угощайся без всяких церемоний!». Деревенская сватья чай дует чашка за чашкой да на угощения поглядывает. Наконец, не выдержала и промолвила: «Сватьюшка, можно я возьму одну церемоннику?».

А мамины поговорки: «Чо люди, то и Проня Чебаков», «Сегодня день татарский» (морошно), «Нужна ты ему, как в петровки варежки», «Портной гадит, а утюг гладит», «Голод – не тётка», «Каждый сверчок знай свой шесток», «Износилось – не спросилось», «Бодливой корове Бог рогов не дал», «Шила милому кисет — вышла рукавица», «Волка ноги кормят», «Пилось бы да елось, да работушка на ум не шла», «Глаза боятся, а руки делают», «Лень прежде нас родилась», «Своя ноша не тянет»,…

Лев Толстой писал: «Что за прелесть народная речь! И картинно, и трогательно, и серьёзно… Язык, которым говорит народ и в котором есть звуки для выражения всего, что только может сказать поэт, мне мил… Захоти сказать лишнее, напыщенное, болезненное – язык не позволит».

Действительно, про напыщенное пустословие в деревне язвительно говорили: «С высока ломат».

Никому не секрет, что сейчас идёт настоящая борьба с русским языком, извращаются  понятия слов, процветает мат. Языковая аккупация пришла к нам вместе с аккупацией экономической и культурной. Реклама, СМИ, печать употребляют (а мы вслед за ними) вместо семя, семечко (средний род) – уже семечка (женский род); душевное пиво, займёмся любовью, умная бумага, умная еда, капли «Для нос», малая родина и др.

Мы совсем стали забывать, что у слова есть тело (звук или начертание буквы), душа (образ за словом состоящий) и дух. Чья-то воля усиленно ломает и душу и дух русского слова. Да, если бы я при маме назвала Бичур «малой родиной», она бы оскорбилась и долго горевала обо мне и о себе: кого я вырастила!? Её Бичур  многоголосый, радостный, песенный, где она родилась в большой дружной семье, жила с тятей и мамой, где научилась не только говорить по-русски, но и всем премудростям деревенской, многосторонней жизни, где её радовала весельем речка Бичурка, огромные отцовские поля, где все дети работали, в том числе, и она уже в шестилетнем возрасте сидела верхом на коне и боронила поле; где была самая чистая вода в роднике для самовара, где впервые охватила всю её первая нежнейшая любовь! При  всех разорениях властями и войной, Бичур в сердце мамы был огромным счастьем, потрясающим чувством радости, любви и благодарности.

Запущенное в обиход словосочетание «малая родина»  уродует представление о родине, где родился и вырос, и о Родине вообще.

«Родина – наша вторая мать, а такая родина, как Урал, — тем паче», — восторженно писал Дмитрий Наркисович Мамин — Сибиряк брату Владимиру.

Нам завещано деятельно хранить Родину – мать и родной русский язык!

Теперь, когда мамы нет с нами, чувство вины перед ней не покидает меня: как много она значила и сделала для нас,  и как мало мы ей дали.

Она любила нас, своих детей, жертвенно. Меня в своё время поразил разговор её со свекровью, бабой Катей. Мы жили после Великой Отечественной Войны большой семьёй в большой нужде. Баба Катя высказала свою мысль по поводу будущего нас, внуков: «Зачем учить их долго, пусть скорее идут работать!». На что мама ответила: «Я последнюю юбку продам, но детям дам образование!». Действительно, она нам дала образование  и даже не одно. Казалось бы,  малограмотная деревенская женщина, что она может? Но мы все до школы умели читать и знали стихи, в детсад мы не ходили, репетиторов не нанимали, Когда она успевала нас учить, я уже не помню. Но помню, что, когда дед Архип приходил пешком (40 км) из Бичура в Артёмовский, меня ставили на табуретку, и я читала:

Дедушка, голубчик, сделай мне свисток,

Дедушка, найди мне беленький грибок

Ты хотел нам нынче сказку рассказать,

Посулил ты, дедушка, белочку поймать…

Особенно дед любил Н. Некрасова «Несжатая полоса»:

Поздняя осень. Грачи улетели,

Лес обнажился, поля опустели,

Только не сжата полоска одна…

Грустную думу наводит она.

Кажется, шепчут колосья друг другу:

………………….

Где же наш пахарь? Чего ещё ждёт?

………………….

Тут у деда и у мамы появлялись слёзы на глазах.

Когда маме было уже за 80 лет, я как-то её спросила: «Мама, может быть у тебя есть мечта, которую ещё можно осуществить?». Она грустно опустила голову и сказала: «Я бы поробила!». Мы обе заплакали,  и к этому разговору больше не возвращались.

Она сама всю жизнь была постоянно в работе и нас приучила «денно и нощно» думать о работе.

Но сейчас, когда мы ушиблены техническим прогрессом да пропагандой веселухи в жизни, появилось неуважение, презрение к  труду. А крестьянская жизнь вращалась вокруг работы: она начиналась рано утром и затихала поздно вечером, но, что удивительно теперь современному человеку, она как-то не угнетала людей, не озлобляла – с ней засыпали и с ней просыпались. И люди знали: праздность – мать всех пороков. Чем больше человек стремится к наслаждениям, тем менее он удовлетворён, тем менее он счастлив – это закон.

Вечно вдохновенно трудиться –завещание моей мамы Любови – Любавы.

Одно время мама жила с нами. Когда она уехала от нас, мой муж, к моему великому удивлению, неожиданно промолвил: «Более интеллигентного человека, как твоя мать, я в жизни не встречал».

А я листочек на ветке любви,

Все мы в мире и вечны, тленны,

Дай-то Бог, чтобы в нашей крови

Не пропали великие гены.