Сухарев Юрий
Капков К.Г. Духовный мир Императора Николая II и его Семьи.6. В заключении в Екатеринбурге
Много тяжелого впереди,
но Господь милостив,
не отступит от любящих Его,
не попустит больше,
чем силы могут вынести347
Поезд с Государем, Императрицей, Великой княжной Марией Николаевной и приближенными выехал из Тюмени в Вербное воскресенье, на праздник Входа Господня в Иерусалим 28 апреля 1918 года.
Со страстного понедельника Императрица стала отмечать в своем дневнике чтение Государем вслух положенных по богослужебному уставу фрагментов из Евангелий (зачал) на соответствующий день, а Великой княжной Марией Николаевной — вслух различного «духовного чтения».
Во вторник Страстной седмицы, 30 апреля, узники прибыли в Екатеринбург. Так же, как в Тобольске, дом для проживания Царской семьи к их приезду не был полностью готов. В так называемом Ипатьевском доме не работали канализация и водопровод. Условия содержания Венценосцев по сравнению с Тобольском резко ухудшились. Семья стала находиться фактически в условиях тюремного режима, изолированной от внешнего мира высоким двойным забором. На четырех высотах по периметру вокруг дома были расставлены пулеметы. Из бывшего штата прислуги в 45 лиц разрешили остаться троим. Отменили титулования Семьи, охрана вела себя подчеркнуто издевательски. Письма к детям (когда они оставались в Тобольске) после проверки отправлялись не все. Через некоторое время после проживания Семьи в доме закрасили окна, а позднее на них поставили решетки, запрещалось открывать окна или выглядывать из форточек. До 18 июня кушанья поступали заключенным из советской столовой почти всегда с большим опозданием (после разрешили готовить повару Ивану Харитонову, прибывшему из Тобольска 23 мая).
Вид Екатеринбурга с Вознесенской церкви. Крайний слева — дом Ипатьева. Почтовая карточка. До 1917
Бывать на воздухе рядом с домом, несмотря на летнюю жару и духоту, не позволяли более часа в день и больному Цесаревичу. Государю не разрешали никаких физических работ во дворе (о чем он неоднократно просил).
Указав на характер заключения в целом, возвращаемся к приезду Государя. На следующий день по прибытии Великая княжна Мария Николаевна писала сестре Ольге: «Кругом деревянный забор, мы только видим кресты на куполах церквей, стоящих на площади»348. То же писал дочери и лейбмедик Евгений Боткин. Основываясь на письме отца, его дочь, Татьяна Боткина, в воспоминаниях отметила, что забор был так высок, что изза него «от собора виднелся только золотой крест [в действительности, вероятно, кресты. — К.К.], но и видеть крест доставляло много удовольствия заключенным»349.
Ближайшим храмом к Ипатьевскому дому была Вознесенская церковь350, но могли быть видны и купола других городских церквей. Также буквально рядом с построенным вокруг дома забором находилась часовня, бывшая на месте старой деревянной Вознесенской церкви351.
Дом Ипатьева с часовней на месте алтаря деревянной Вознесенской церкви, находившейся частично на месте дома по 1808 год. Фото 1916
В Великий четверг Государь записал в своем дневнике: «При звуке колоколов грустно становится при мысли, что теперь Страстная [седмица] и мы лишены возможности быть на этих чудных службах и, кроме того, даже не можем поститься! <…> Вечером мы, все жильцы четырех комнат, собрались в зале, где Боткин и я прочли по очереди 12 Евангелий, после чего легли»352.
В Страстной четверг и пяток Государь читал всем Евангелие и книгу Иова Многострадального. Вечером в Великую субботу (в 2020) для богослужения в Ипатьевский дом позволили прийти священнослужителям ГрадоЕкатерининского собора353.
Это были священник Анатолий Григорьевич Меледин и диакон Василий Афанасьевич Буймиров354. Они отслужили заутреню (утреню), как отметил Государь, «скоро и хорошо»355. Пасхальной литургии не было, и Семья легла спать рано.
Отец Анатолий Меледин. Фото из следственного дела. 1932
В воскресенье 5 мая Государь записал: «Утром похристосовались между собою и за чаем ели кулич и красные яйца, пасхи [блюда из творога, изюма, яиц и проч. — К.К.] не могли достать»356.
В Светлую седмицу и позднее Император продолжал читать Евангелие и Апостол вслух.
В день 50летия Государя 19 мая (6го по старому стилю) тем же духовенством (с 1130) был отслужен Пасхальный молебен при усиленной охране Ипатьевского дома (в этот день Царские дети, остававшиеся в Тобольске, причастились Святых Христовых Тайн).
23 мая Царская семья воссоединилась. Из Тобольска прибыли Великие княжны Ольга, Татьяна, Анастасия и Цесаревич Алексей. Из приближенных и слуг в Ипатьевском доме разрешили остаться только лакею Алоизию (Алексею) Егоровичу Труппу, повару Ивану Михайловичу Харитонову и помощнику повара 14летнему Леониду Седневу357. В доме также оставались прибывшие ранее с Государем лейбмедик Евгений Сергеевич Боткин и комнатная девушка Анна Степановна Демидова. То есть всего 12 лиц: 6 мужчин (из них два мальчика) и 6 женщин.
Заключенные просили приглашать священника на все воскресные и праздничные дни. Просьбы передавались коменданту дома через Евгения Боткина, но в большинстве случаев узники получали отказ.
В воскресенье 2 июня разрешили (в 1120) отслужить обедницу на праздник обретения мощей святителя Алексия, митрополита Московского, кому был тезоименит Цесаревич. В Ипатьевский дом был приведен новый священнослужитель — настоятель ГрадоЕкатерининского собора протоиерей Иоанн Владимирович Сторожев358.
В период 8–10 октября 1918 года отец Сторожев дал следователю Ивану Александровичу Сергееву весьма подробные показания, где, в частности, о богослужении 2 июня сказал: «В воскресенье 20 мая (2 июня) я совершил очередную службу — раннюю литургию — в Екатерининском Соборе и только что, вернувшись домой около 10 часов утра, расположился пить чай, как в парадную дверь моей квартиры постучали. Я сам открыл дверь и увидел перед собой какогото солдата невзрачной наружности с рябоватым лицом и маленькими бегающими глазами [это был разводящий охранник Анатолий Александрович Якимов. — К.К.]. Одет он был в ветхую телогрейку защитного цвета, на голове затасканная солдатская фуражка. Ни погон, ни кокарды, конечно, не было. Не видно было на нем и никакого вооружения. На мой вопрос, что ему надо, солдат ответил: “Вас требуют служить к Романову”. Не поняв, про кого идет речь, я спросил: “К какому Романову?” — “Ну, к бывшему Царю”, — пояснил пришедший. Из последующих переговоров выяснилось, что Николай Александрович Романов просит совершить последование обедницы. “Он там написал, чтобы служили какуюто обедницу”, — заявил мне пришедший…359. Выразив готовность совершить просимое богослужение, я заметил, что мне необходимо взять с собой диакона. Солдат долго и настойчиво возражал против приглашения о. диакона, заявляя, что “комендант” приказал позвать одного священника, но я настоял, и мы вместе с этим солдатом поехали в Собор, где я, захватив все потребное для богослужения, пригласил о. диакона Буймирова, с которым в сопровождении того же солдата поехали в дом Ипатьева. С тех пор, как здесь помещена была семья Романовых, дом этот обнесли двойным дощатым забором. Около первого верхнего деревянного забора извозчик остановился. Впереди прошел сопровождавший нас солдат, а за ним мы с о. диаконом. Наружный караул нас пропустил; задержавшись на короткий срок около запертой изнутри калитки, выходящей в сторону дома, принадлежавшего ранее Соломирскому, мы вошли внутрь второго забора, к самым воротам дома Ипатьева. Здесь было много вооруженных ружьями молодых людей, одетых в общегражданское платье, на поясах у них висели ручные бомбы. Эти вооруженные несли, видимо, караул. Провели нас через ворота во двор и отсюда через боковую дверь внутрь нижнего этажа дома Ипатьева. Поднявшись по лестнице, мы вошли наверх к внутренней парадной двери, а затем через прихожую в кабинет (налево), где помещался комендант. Везде, как на лестницах, так и на площадках, а равно и в передней были часовые — такие же вооруженные ружьями и ручными бомбами молодые люди в гражданском платье. В самом помещении коменданта мы нашли какихто двоих людей, средних лет, помнится, одетых в гимнастерки. Один из них лежал на постели и, видимо, спал, другой молча курил папиросы. Посреди комнаты стоял и стол, на нем — самовар, хлеб, масло. На стоявшем в комнате этой рояле лежали ружья, ручные бомбы и еще чтото. Было грязно, неряшливо, беспорядочно. В момент нашего прибытия коменданта в этой комнате не было. Вскоре явился какойто молодой человек, одетый в гимнастерку, брюки защитного цвета, подпоясанный широким кожаным поясом, на котором в кобуре висел большого размера револьвер; вид этот человек имел среднего “сознательного рабочего”. Ничего яркого, ничего выдающегося, вызывающего или резкого ни в наружности этого человека, ни в последующем его поведении я не заметил. Я скорее догадался, чем понял, что этот господин и есть “комендант” дома особого назначения, как именовался у большевиков дом Ипатьева за время содержания в нем семьи Романовых. Комендант, не здороваясь и ничего не говоря, рассматривал меня (я его видел впервые и даже фамилии его не знал, а теперь запамятовал) [в то время комендантом был слесарь Александр Дмитриевич Авдеев. — К.К.]. На мой вопрос, какую службу мы должны совершить, комендант ответил: “Они просят обедницу”. Никаких разговоров ни я, ни диакон с комендантом не вели, я лишь спросил, можно ли после богослужения передать Романову просфору, которую я показал ему. Комендант осмотрел бегло просфору и после короткого раздумья возвратил ее диакону, сказав: “Передать можете, но только я должен вас предупредить, чтобы никаких лишних разговоров не было”. Я не удержался и ответил, что я вообще разговоров вести не предполагаю. Ответ мой, видимо, несколько задел коменданта, и он довольно резко сказал: “Да, никаких, кроме богослужебных рамок”. Мы облачились с о. диаконом в комендантской, причем кадило с горящими углями в комендантскую принес один из слуг Романовых (не Чемодуров — я его ни разу не видел в доме Ипатьева, а познакомился с ним позднее, после оставления Екатеринбурга большевиками). Слуга этот [лакей Алоизий Трупп. — К.К.] высокого роста, помнится, в сером с металлическими пуговицами костюме.
Пользуюсь моментом, чтобы сделать общее замечание по поводу моих показаний. Исключительные условия, при которых мне приходилось воспринимать все в эти посещения дома Ипатьева, а с другой стороны, совершенно исключительные внутренние переживания за время нахождения там — естественно препятствовали мне быть только спокойным наблюдателем, со всею правильностью оценивающим и точно запоминающим все наблюдаемые явления и лица. Тем не менее, я употребляю все усилия к тому, чтобы показание мое было точно и оценка наблюдаемого объективна.
Зал и гостиная, перегороженная аркой. На этом столе совершалась обедница. Справа в углу раскладное кресло-кровать. Фото сделано вскоре после убийства Царской Семьи
Итак, облаченные в священные ризы, взяв с собой все потребное для богослужения, мы вышли из комендантской в прихожую. Комендант сам открыл дверь, ведущую в зал, пропуская меня вперед, со мной шел диакон, а последним вошел комендант. Зал, в который мы вошли, через арку соединялся с меньшим по размерам помещением — гостиной, где ближе к переднему углу я заметил приготовленный для богослужения стол. Но от наблюдения обстановки залы и гостиной я был тогда отвлечен, так как, едва переступил порог залы, как заметил, что от окон отошли трое, — это были Николай Александрович, Татьяна Николаевна и другая старшая дочь, но которая именно, я не успел заметить.
В следующей комнате, отделенной от залы, как я уже объяснил, аркой, находилась Александра Федоровна, две младшие дочери и Алексей Николаевич. Последний лежал в походной (складной) постели и поразил меня своим видом: он был бледен до такой степени, что казался прозрачным, худ и удивил меня своим большим ростом. В общем вид он имел до крайности болезненный, и только глаза у него были живые и ясные, с заметным интересом смотревшие на меня, нового человека. Одет он был в белую нижнюю рубашку и покрыт до пояса одеялом. Кровать его стояла у правой от входа стены, тотчас за аркой. Около кровати стояло кресло, на котором сидела Александра Федоровна, одетая в свободное платье, помнится, темносиреневатого цвета. Никаких драгоценных украшений на Александре Федоровне, а равно и на дочерях я не заметил. Обращал внимание высокий рост Александры Федоровны, манера держаться, манера, которую иначе нельзя назвать, как “величественной”. Она сидела в кресле, но вставала (бодро и твердо) каждый раз, когда мы входили, уходили, а равно и когда по ходу богослужения я преподавал “мир всем”, читал Евангелие, или мы пели наиболее важные молитвословия. Рядом с креслом Александры Федоровны, дальше по правой стене, стали обе младшие дочери, а затем сам Николай Александрович; старшие дочери стояли в арке, а отступя от них, уже за аркою, в зале, стояли: высокий пожилой господин и какаято дама (мне потом объяснили, что это был доктор Боткин и состоящая при Александре Федоровне девушка [Анна Демидова. — К.К.]). Еще позади стояло двое служителей: тот, который принес нам кадило, и другой, внешнего вида которого я не рассмотрел и не запомнил.
Комендант стоял все время в углу залы около крайнего дальнего окна на весьма, таким образом, порядочном расстоянии от молящихся. Более решительно никого ни в зале, ни в комнате за аркой не было.
Николай Александрович был одет в гимнастерку защитного цвета, таких же брюках, при высоких сапогах. На груди был у него офицерский Георгиевский крест. Погон не было. Все четыре дочери были, помнится, в темных юбках и простеньких беленьких кофточках. Волосы у всех у них были острижены сзади довольно коротко. Вид они имели бодрый, я бы даже сказал, почти веселый.
Николай Александрович произвел на меня впечатление своей твердой походкой, своим спокойствием и особенно своей манерой пристально и твердо смотреть в глаза. Никакой утомленности или следов душевного угнетения в нем я не приметил. Показалось мне, что у него в бороде едва заметны седые волосы. Борода, когда я был в первый раз [20 мая/2 июня], была длиннее и шире, чем 1/14 июля: тогда [1/14 июля] мне показалось, что Николай Александрович подстриг кругом бороду.
Что касается Александры Феодоровны, то у нее — из всех — вид был какойто утомленный, скорее даже болезненный [имеется в виду: 20 мая/2 июня. — К.К.]. <…>
Богослужение — обедницу — мы совершали перед поставленным среди комнаты за аркой столом. Стол этот был покрыт шелковой скатертью с разводами в древнерусском стиле. На этом столе в стройном порядке и обычной для церкви симметрии стояло множество икон. Тут были небольшого, среднего и совсем малого размера складни, иконки в ризах — все это редкой красоты по своему выдержанному древнему стилю и по всей выделке. Были простые, без риз, иконы, из них я заметил икону Знамения Пресвятой Богородицы (Новгородскую), икону “Достойно есть”. Других не помню. Заметил я еще икону Богоматери, которая при служении 20 мая занимала центральное место. Икона эта, видимо, очень древняя. Боюсь утверждать, но мне думается, что изображение это то, которое именуется “Феодоровской”. Икона была в золотой ризе, без камней. <…>
Став на свое место перед столом с иконами, мы начали богослужение, причем диакон говорил прошения ектений, а я пел. Мне подпевали два женских голоса (думается, Татьяна Николаевна и еще ктото из них), порой подпевал низким басом и Николай Александрович (так он пел, например, “Отче наш” и др.). Богослужение прошло бодро и хорошо, молились они очень усердно. По окончании богослужения я сделал обычный “отпуст” со святым крестом и на минуту остановился в недоумении: подходить ли мне с крестом к молившимся, чтобы они приложились, или этого не полагается, и тогда бы своим неверным шагом я, может быть, создал в дальнейшем затруднения в разрешении семье Романовых удовлетворять богослужением свои духовные нужды. Я покосился на коменданта, что он делает и как относится к моему намерению подойти с крестом. Показалось мне, что и Николай Александрович бросил быстрый взгляд в сторону коменданта. Последний стоял на своем месте, в дальнем углу, и спокойно смотрел на нас. Тогда я сделал шаг вперед, и одновременно твердыми и прямыми шагами, не спуская с меня пристального взгляда, первым подошел к кресту и поцеловал его Николай Александрович, за ним подошла Александра Феодоровна и все четыре дочери, а к Алексею Николаевичу, лежавшему в кровати, я подошел сам. Он на меня смотрел такими живыми глазами, что я подумал: “Сейчас он непременно что-нибудь да скажет”, но Алексей Николаевич молча поцеловал крест. Ему и Александре Феодоровне отец диакон дал по просфоре, затем подошли ко кресту доктор Боткин и названные служащие — девушка и двое слуг. В комендантской мы разоблачились, сложили свои вещи и пошли домой, причем до калитки в заборе нас мимо постовых провожал какой-то солдат»360.
После данной службы (20 мая/2 июня) Императорская чета в дневниках отметила, что была надежда на приход священника в праздник Вознесения Господня в четверг 13 июня. Государь записал: «Утром долго, но напрасно ожидали прихода священника»361. Государыня более эмоционально: «Нам сказали, что священник не может прийти вовсе — в такой большой праздник!!»362. Комендант Ипатьевского дома Александр Авдеев не пригласил пастыря, сообщив, что все священнослужители заняты по своим церквам. Полагаем, это была отговорка. По свидетельству охранников на передаваемые Авдееву просьбы Царской семьи он, как правило, отвечал: «А, ну их к черту!» В тот же день, праздник Вознесения Господня, на вопрос Государя, где находятся князь Василий Долгоруков и граф Илья Татищев, Авдеев ответил, что три дня назад они выехали в Тобольск. На самом деле Долгоруков и Татищев без суда и следствия уже были расстреляны в екатеринбургской тюрьме363.
Через несколько дней, в воскресенье 16 июня, в книге записей дежурств Отряда особого назначения была зафиксирована новая просьба узников: «Утром Боткин просил попа, но ввиду того, что тот поп, которого приводил он, занят, просьба была отклонена»364.
Следующее богослужение состоялось в День Святой Троицы — Пятидесятницу, иначе День сошествия Святого Духа — 23 июня. Это была единственная литургия (и великая вечерня) в Ипатьевском доме. Служили ее священник Анатолий Меледин и диакон Василий Буймиров. Императрица записала в дневнике: «11 ½ [часов]. Получила огромное блаженство от настоящей обедни и вечерни, первая служба за 3 месяца — просто на столе со всеми нашими образами и множеством березовых веток»365. Общее время богослужения, согласно записи в книге дежурств Отряда особого назначения, не превысило 1 час 15 минут366. Отметим, что по богослужебному уставу в этот день после литургии полагается совершать 9й час и великую вечерню с чтением коленопреклоненных молитв. Литургия без причастников совершается за 1 час 15 минут, 9й час — за 15 минут, великая вечерня — за 45 минут, то есть всего эти службы, проведенные по уставу и с хором, заняли бы не менее 2 часов. Если все молитвы вычитать без хора и максимально скоро, как раз получится 1 час 15 минут. Но, согласно показаниям протоиерея Иоанна Сторожева, кроме последней службы, Венценосцы всегда подпевали диакону. Значит, весьма вероятно, в данном случае служба была сокращена; не ясно, по чьей инициативе.
Исповеди и Причастия не было. Антиминс для совершения литургии был, по всей видимости, принесен священнослужителями из Екатерининского собора; нет сведений о том, испрашивалось ли благословение местного епископа Григория (Яцковского).
Вскоре, с 4 июля, комендантом Ипатьевского дома стал чекист Яков Михайлович Юровский (Янкель Хаимович Юровских). Был сменен весь внутренний караул, и режим содержания заключенных еще более ужесточился. Семья была окружена чекистами. Началась подготовка к убийству.
Обитатели дома это чувствовали. В дневнике Государя с 8 июня по 16 июля многочисленные пропуски — нет записей за 21 день, чего раньше никогда не случалось. В том числе нет записей за последние три дня земной жизни. Последняя отметка Государя в дневнике от 13 июля: «Вестей извне никаких не имеем»367.
В дневнике Государыни за 9 июля имеется неясная запись: «мышьяк»368. Возможно, это отголосок помысла об отравлении369. В тот же день, 9 июля, доктор Евгений Боткин начал писать прощальное письмо, адресованное, вероятно, своему брату. В письме лейбмедик, в частности, говорил: «Дорогой мой, добрый друг Саша, делаю последнюю попытку писания настоящего письма, — по крайней мере, отсюда, — хотя эта оговорка, помоему, совершенно
излишняя: не думаю, чтобы мне суждено было когданибудь откуданибудь еще писать, — мое добровольное заточение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер, — умер для своих детей, для друзей, для дела… Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен. <…> Надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза. Пока, однако, я здоров и толст по прежнему, так, что мне даже противно иной раз увидеть себя в зеркале»370.
За три дня до убийства — 14 июля состоялось последнее богослужение в земной жизни Царской семьи. В тот день Императрица записала в дневнике: «Имела радость от слушания обедницы»371. Обратим на эту службу особое внимание. Для совершения ее были вызваны протоиерей Иоанн Сторожев и диакон Василий Буймиров.
Отец Сторожев оставил о том дне следующие показания следствию: «1/14 июля <…> явился опять тот же солдат
[Якимов. — К.К.], который и первый раз приезжал звать меня служить в доме Ипатьева. На мой вопрос: “Что угодно?”, солдат ответил, что комендант меня “требует” в дом Ипатьева, чтобы служить обедницу. <…>
В сопровождении отца диакона Буймирова, в 10 час. утра был уже около дома Ипатьева. Наружный часовой, видимо, был предупрежден, так как при нашем приближении сказал через окошко внутрь ограды: “Священник пришел”. Я обратил внимание на совершенно необычное для уст красных наименование “священник” и, всмотревшись в говорившего, заметил, что как он, так и вообще постовые на этот раз както выглядят интеллигентнее того состава, который я видел 20 мая [2 июня нового стиля]. Мне даже показалось, что среди них были ученики Горного училища, но кто именно — не знаю. Попрежнему внутри за забором, на площадках лестницы и в доме было много вооруженных молодых людей, несших караул.
Едва мы переступили через калитку, как я заметил, что из окна комендантской на нас выглянул Юровский. (Юровского я не знал, видел его лишь както раньше ораторствовавшим на площади.) Я успел заметить две особенности, которых не было 20 мая, — это: 1) очень много проволочных проводов, идущих через окно комендантской комнаты в дом Ипатьева, и 2) автомобиль — легковой — стоящий наготове у самого подъезда дома Ипатьева. Шофера на автомобиле не было. На этот раз нас провели в дом прямо через парадную дверь, а не через двор.
Когда мы вошли в комендантскую комнату, то нашли здесь такой же беспорядок, пыль и запустение, как и раньше. Юровский сидел за столом, пил чай и ел хлеб с маслом. Какойто другой человек спал, одетый, на кровати. Войдя в комнату, я сказал Юровскому: “Сюда приглашали духовенство, мы явились. Что мы должны делать?” Юровский, не здороваясь и в упор рассматривая меня, сказал: “Обождите здесь, а потом будете служить обедницу”. Я переспросил: “Обедню или обедницу?” — “Он написал: обедницу”, — сказал Юровский. <…>
[Вскоре] диакон, обращаясь ко мне, начал почемуто настаивать, что надо служить обедню, а не обедницу. Я заметил, что Юровского это раздражает и он начинает “метать” на диакона свои взоры. Я поспешил прекратить это, сказав диакону, что и везде надо исполнять ту требу, о которой просят, а здесь, в этом доме, надо делать то, о чем говорят. Юровский, видимо, удовлетворился.
Заметив, что я зябко потираю руки (я пришел без верхней рясы, а день был холодный), Юровский спросил с оттенком насмешки, что такое со мной. Я ответил, что недавно болел плевритом и боюсь, как бы не возобновилась болезнь. Юровский начал высказывать свои соображения по поводу лечения плеврита и сообщил, что у него самого был процесс в легком. Обменялись мы и еще какимито фразами, причем Юровский держал себя безо всякого вызова и вообще был корректен с нами. Одет он был в темную рубаху и пиджак. Оружия на нем я не заметил. Когда мы облачились, и было принесено кадило с горящими углями (принес какойто солдат), Юровский пригласил нас в зал для служения. Вперед в зал прошел я, затем диакон и Юровский. Одновременно из двери, ведущей во внутренние комнаты, вышел Николай Александрович с двумя дочерьми, но которыми именно, я не успел рассмотреть. Мне показалось, что Юровский спросил Николая Александровича: “Что, у вас все собрались?” (Поручиться, что именно так он выразился, я не могу.) Николай Александрович ответил твердо: “Да — все”.
Впереди, за аркой, уже находилась Александра Феодоровна с двумя дочерьми и Алексеем Николаевичем, который сидел в креслекаталке, одетый в куртку, как мне показалось, с матросским воротником. Он был бледен, но уже не так, как при первом моем служении, вообще выглядел бодрее. Более бодрый вид имела и Александра Феодоровна, одетая в то же платье, как и 20 мая. Что касается Николая Александровича, то на нем был такой же костюм, как и в первый раз. Только я не могу ясно себе представить, был ли на этот раз на груди его Георгиевский крест. Татьяна Николаевна, Ольга Николаевна, Анастасия Николаевна и Мария Николаевна были одеты в черные юбки и белые кофточки. Волосы у них на голове (помнится, у всех одинаково) подросли, и теперь доходили сзади до уровня плеч.
Мне показалось, что как Николай Александрович, так и все его дочери на этот раз были — я не скажу, в угнетении духа, но все же производили впечатление как бы утомленных. Члены семьи Романовых и на этот раз разместились во время богослужения так же, как и 20 мая. Только теперь кресло Александры Феодоровны стояло рядом с креслом Алексея Николаевича — дальше от арки, несколько позади его. Позади Алексея Николаевича встали Татьяна Николаевна (она потом подкатила его кресло, когда после службы они прикладывались ко кресту), Ольга Николаевна и, кажется (я не запомнил, которая именно), Мария Николаевна. Анастасия Николаевна стояла около Николая Александровича, занявшего обычное место у правой от арки стены. За аркой, в зале, стояли доктор Боткин, девушка и трое слуг: один высокого роста, другой — низенький, полный (мне показалось, что он крестился, складывая руку, как принято в католической церкви), [возможно, это повар Иван Харитонов, но католиком он не был. — К.К.] и третий — молодой мальчик [Леонид Седнев. — К.К.]. В зале, у того же дальнего угольного окна, стоял Юровский. Больше за богослужением в этих комнатах никого не было.
Стол с иконами, обычно расположенными, стоял на своем месте: в комнате за аркой. Впереди стола, ближе к переднему углу, поставлен был большой цветок, и мне казалось, что среди ветвей его помещена икона, именуемая «Нерукотворный Спас», обычного письма, без ризы. Я не могу утверждать, но я почти убежден, что это была одна из тех двух одинакового размера икон «Нерукотворного Спаса», которые Вы мне предъявляете [следователь показывал отцу Иоанну иконы, обнаруженные в Ипатьевском доме и рядом с ним после гибели Царской семьи. — К.К.].
Попрежнему на столе находились те же образкискладни, иконы «Знамения Пресвятой Богородицы», «Достойно есть», и справа, больших в сравнении с другими размеров, писанная масляными красками, без ризы, икона святителя Иоанна Тобольского. <…>
Став на свое место, мы с диаконом начали последование обедницы. По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитвословие “Со святыми упокой”. Почемуто на этот день диакон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава. Но, едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади нас члены семьи Романовых опустились на колени, и здесь вдруг ясно ощутил я то высокое духовное утешение, которое дает разделенная молитва.
Еще в большей степени дано было пережить это, когда в конце богослужения я прочел молитву к Богоматери, где в высокопоэтических, трогательных словах выражается мольба страждущего человека поддержать его среди скорбей, дать ему силы достойно нести ниспосланный от Бога крест.
После богослужения все приложились к св. кресту, причем Николаю Александровичу и Александре Феодоровне отец диакон вручил по просфоре. (Согласие Юровского было заблаговременно дано.) Когда я выходил и шел очень близко от бывших Великих Княжон, мне послышались едва уловимые слова: “Благодарю”. Не думаю, чтобы это мне только показалось. Войдя в комендантскую, я, незаметно для себя, глубоко вздохнул. И вдруг слышу насмешливый вопрос: “Чего Вы это так тяжко вздыхаете?” — говорил Юровский. Я не мог и не хотел открывать ему мною переживаемого и спокойно ответил: “Досадую, что так мало послужил, а весь взмок от слабости, выйду теперь и опять простужусь”. Внимательно посмотрев на меня, Юровский сказал: “Тогда надо окно закрыть, чтобы не продуло”. Я поблагодарил, сказав, что все равно сейчас пойду на улицу. “Можете переждать”, — заметил Юровский, и затем, совершенно другим тоном, промолвил: “Ну вот, помолились, и от сердца отлегло” (или “на сердце легче стало” — точно не упомню). Сказаны были эти слова с такой, мне показалось, серьезностью, что я както растерялся от неожиданности и ответил: “Знаете, кто верит в Бога, тот действительно получает в молитве укрепление сил”. Юровский, продолжая быть серьезным, сказал мне: “Я никогда не отрицал влияния религии и говорю это совершенно откровенно”. Тогда и я, поддавшись той искренности, которая послышалась мне в его словах, сказал: “Я вам тоже откровенно отвечу — я очень рад, что вы здесь разрешаете молиться”. Юровский на это довольно резко спросил: “А где же мы это запрещаем?” — “Совершенно верно, — уклонился я от дальнейшей откровенности, — вы не запрещаете молиться, но ведь здесь, в Доме особого назначения, могут быть и особые требования”. — “Нет, почему же…” — “Ну вот, это я и приветствую”, — закончил я, на прощание Юровский подал мне руку, и мы расстались.
Молча дошли мы с отцом диаконом до здания Художественной школы, и здесь вдруг отец диакон сказал мне: “Знаете, отец протоиерей, — у них там чегото случилось”. Так как в этих словах отца диакона было некоторое подтверждение вынесенного и мною впечатления, то я даже остановился и спросил, почему он так думает. “Да так. Они все какието другие точно, да и не поет никто”. А надо сказать, что действительно за богослужением 1/14 июля впервые (отец диакон присутствовал при всех пяти служениях, совершенных в доме Ипатьева) никто из семьи Романовых не пел вместе с нами. Через два дня, 4/17 июля, екатеринбуржцам было объявлено о том, что “бывший Государь Император Николай Александрович расстрелян”» [это неточность; о расстреле Государя было объявлено только 21 июля. — К.К.]372.
Обратим внимание на несколько моментов в показаниях отца Сторожева. Когда охранник Якимов по приказу Юровского вызывал священника, то сказал: «Комендант <…> “требует” в дом Ипатьева, чтобы служить обедницу». Когда Сторожев пришел в Ипатьевский дом, Юровский вновь сказал ему: «Будете служить обедницу». Тем не менее, как говорит священник: «Я [Сторожев] переспросил: “Обедню или обедницу?”» «Обедницу», — сказал Юровский в третий раз. Но и после этого уже диакон «начал почемуто настаивать, что надо служить обедню, а не обедницу» (что вызвало неудовольствие Юровского). Чем вызвано такое желание священнослужителей служить литургию, а не обедницу?
Мы полагаем, общим ощущением надвигающейся катастрофы. Слухи о скорой расправе с заключенными витали среди охраны, о чем ее представители позднее говорили следствию. Очевидно, чувствовали конец и узники (это видно из вышеприведенного прощального письма Боткина).
Надвигающуюся развязку трагедии ощутило и духовенство. И, если можно так выразиться, инстинктивно или на уровне подсознания хотело служить литургию — совершить бескровное жертвоприношение. («У них там чегото случилось», — сказал диакон после службы и подтвердил аналогичные впечатления отца Сторожева.)
Лестница в подвал Ипатьевского дома
Спонтанно вырвавшимся наружу чувством трагедии, тихим криком стало внезапное пение диаконом молитвы: «Со святыми упокой, Христе души раб Твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная», и тогда «члены семьи Романовых опустились на колени».
Напомним, что при молитвословии «Со святыми упокой» вставание на колени не является положенным по чину действием. При этом в воскресный день, а 14 июля 1918 года было воскресенье, по чинопоследованию обедницы вообще не полагается ни петь, ни читать молитвы «Со святыми упокой».
Историк Евгений Евлампиевич Алферьев (в 1920е годы духовный сын протоиерея Сторожева) считает, что это пение — «знаменательное событие, глубокий и таинственный смысл которого стал понятным только тогда, когда оно отошло в прошлое»373.
Место казни. Фото сделано после изъятия следствием значительной части обоев и отделки стены вместе с пулями. Мусор на полу образовался из-за работы следствия
Современный исследователь Юрий Григорьев рассуждает: «В том, что дьякон отступил от правил и в воскресный день включил в богослужение молитву “Со святыми упокой”, да при этом еще и пропел ее, — в этом Романовы, несомненно, увидели знак. Увидели в отступлении от канона предупреждение о том, что их земной путь близок к завершению. Всегда покорные воле Всевышнего, они приняли это уведомление о предначертанном им испытании с истинно христианским смирением. Их предположение о том, что их убьют, получило самое надежное подтверждение. Бог уведомил их о своей воле, избрав для этого совершенно бесспорный для верующего и абсолютно непонятный для тюремщиков способ. Присутствующий на богослужении Юровский ничего не понял, да и не мог понять. А они все поняли»374.
Похоже, что это так. Царская семья неоднократно слышала чин обедницы в Тобольске и в будние, и в воскресные дни. В воскресные дни названная молитва опускалась, в будни читалась, но не пелась никогда. Молитва «Со святыми упокой» поется на отпевании. Можно сказать, узники были отпеты заживо, и это в той или иной степени чувствовали на этой службе все.
***
Далее отметим несколько общих аспектов религиозной жизни Царской семьи в Екатеринбурге.
Из показаний охранников видно, что Семья соблюдала утреннее и вечернее правило, иногда читая его совместно. О рисовании открыток на церковнославянском языке, в чем упражнялась Императрица в Тобольске, данных нет. Возможно, потому, что их некому было посылать: переписка Семьи была значительно ограничена, а нелегальная переписка вообще отсутствовала. И, возможно, изза болезни глаз: Императрица в дневниках жаловалась на зрение375.
Как и в Тобольске, Государыня старалась преподавать детям Закон Божий, с Великими княжнами Татьяной и Марией изучала книги Ветхого Завета, отмечая номера прочитанных глав и стихов в дневнике. В Екатеринбурге они закончили чтение книги пророка Даниила (начатое в Тобольске), проработали книги пророков Осии, Иоиля, Амоса и Авдии, продолжили чтении Книги премудрости Иисуса, сына Сирахова.
Далее сделаем некоторое отступление от основного рассказа и посмотрим, какие книги Ветхого Завета успела изучить Императрица с княжнами в заключении. Всего, с апреля 1917 по июль 1918 года они рассмотрели Притчи Соломона, Книги Экклезиаста, премудрости Иисуса, сына Сирахова, пророков Исайи, Иеремии, Варуха, Иезекииля, Даниила, Осии, Иоиля, Амоса и Авдии. Это небольшая часть Библии. Казалось бы, за такое время можно было бы прочесть больший объем, но надо иметь ввиду, что Императрица занималась с каждым из детей (кроме старшей Великой княжны Ольги) отдельно, и по разным предметам (в том числе иностранными языками, историей). Перерывы в занятиях были обусловлены переездами и болезнями детей.
Почему именно эти книги Императрица выбрала для чтения? Ведь обычно начинают изучать Библию с первой книги Бытия, повествующей о сотворении мира. По характеру содержания ветхозаветных книг их принято делить на законоположительные (Пятикнижие Моисеево), исторические, учительные и пророческие. Нам кажется важным, что для чтения Государыня, прежде всего, выбрала именно группу пророческих книг, то есть книг, обращенных в будущее, эсхатологических. Туда, в горний мир она направляла свой взор и взор детей…
Любила она и учительные (назидательные) книги мудрости (Притчи Соломона, Книги Экклезиаста и премудрости Иисуса, сына Сирахова).
Так же в Екатеринбурге Царская семья практически каждый день читала различную духовную литературу или книги религиозной тематики, что отмечалось в их дневниках. Например, на Пасхальной седмице Венценосцы читали православного публициста Сергея Александровича Нилуса «Великое в малом и антихрист как близкая политическая возможность»376, а в период перед кончиной по последний земной день: «Полный годичный круг кратких поучений, составленный на каждый день года священником Григорием Дьяченко»377.
Достаточно полно можно составить представление о духовном делании Императорской семьи по книгам, обнаруженным следствием после ее гибели378. Из книг Государя был найден его личный молитвослов с надписью «6 мая 1883 г.».
Царь не расставался с ним 35 лет — всю зрелую жизнь. Из книг Государыни Императрицы обнаружены Библия, молитвослов, Лествица — классическая книга VI века, показывающая ступени духовного развития, а также издания:
— «О терпении скорбей, учение святых отцов» — сборник святоотеческих творений, собранных епископом Игнатием (Брянчаниновым);
— «Великое в малом» Сергея Нилуса, в последнее ее издание перед революцией входили известные «Протоколы сионских мудрецов» — планы сионизма о разрушении России и мировом господстве.
Из книг Великой княжны Ольги Николаевны сохранился сборник церковных песнопений «And Mary Sings Magnificat», вероятно, составленный викарием Англиканской церкви Ричардом Р. Чопом — подарок матери.
Из книг, принадлежавших Великой княжне Татьяне Николаевне:
— «Сборник кратких благоговейных чтений на все дни года» графа П. А. Валуева (о его содержании см. на с. 90);
— «Беседы о страданиях Господа нашего Иисуса Христа, говоренные Филаретом [Гумилевским; 1805–1866], архиепископом Харьковским и Ахтырским»;
— «Канон Великий Андрея Критского»;
— «Сборник служб, молитв, песнопений».
Следующие издания были подарены Великой княжне Татьяне матерью и имели соответствующие подписи:
— в 1905 году: «Двенадцать Евангелий», читаемых за богослужением в Великий Четверг (в этом году Татьяне Николаевне исполнилось 8 лет);
— в 1912 году: «Правило молитвенное готовящимся ко Святому Причастию»;
— в 1913 году: «Акафист Пресвятой Богородице»;
— в 1915 году: «Моя жизнь во Христе» протоиерея Иоанна Кронштадтского;
— в 1917 году в Царском Селе: «Письма о христианской жизни» Феофана Затворника — переписка, которую вел святитель с разными корреспондентами по вопросам духовной жизни;
— в 1917 году в Тобольске: «Часослов» — богослужебная книга, содержащая службы полуночницы, повечерия, часов, изобразительных и др.;
— в 1917 году: «Утешение в смерти близких к сердцу» протоиерея Константина Петровича Добронравина (позднее епископа Таврического Гермогена; 1820–1893), книга исследует вопрос, как правильно перенести скорбь потери близких;
— в 1917 году: «О терпении скорбей, учение святых отцов» — такое же издание принадлежало Императрице;
— в 1918 году 12 января: «Благодеяния Богоматери роду христианскому через ее святые иконы», — издание, приобретенное в тобольском складе (о нем мы говорили на с. 182);
— в 1918 году: «Житие преподобного отца нашего Серафима Саровского» и «Житие и чудеса святого праведного Симеона Верхотурского».
Были найдены книги Великой княжны Татьяны Николаевны на английском языке: «Leaves for Quiet Hours» Джоржа Мэтисона (George Мatheson) слепого шотландского богослова, философа, преподавателя, проповедника, пастора церкви святого Бернарда в Энинбурге и члена Королевского общества Эдинбурга (Шотландской национальной Академия наук и словесности), а также работы американского пресвитерианского пастора Джеймса Рассела Миллера (James Russell Miller) «The wider Life», «The beauty of selfcontrol», «Life’s open door» — ясные, легко читаемые христианские поучения.
В описи обнаруженных предметов зафиксированы также неизвестно кому принадлежавшие брошюрки: «О воздержании» и «О познании себя», издательства «Посредник», специализировавшегося на выпуске дешевых массовых изданий.
Можно отметить, что в целом книги, обнаруженные в Екатеринбурге, рассчитаны на более подготовленного читателя, чем издания, приобретенные в иконно-книжном складе Тобольского епархиального братства (см. с. 180). Но все вышеназванные работы также неоднократно переиздавались и до революции, и в наше время. Таким образом, можно констатировать, что Венценосная семья училась духовному деланию на общедоступной православной и общехристианской литературе.
Правда, интересно отметить, что в «Лествице» (принадлежавшей Императрице), популярной, но весьма непростой книге, предназначенной прежде всего для монашеского делания, были обнаружены закладки с обозначением страниц и номеров поучений святого Иоанна Лествичника (P[age]. 184, № 53; P. 187, № 66; P. 206, № 163; P. 231, № 83). Мы нашли соответствие страниц и номеров поучений в стереотипном издании 1908/1909 года. Приведем эти поучения:
— «№ 53. Когда кого-нибудь из наших воинов о Христе увидим в телесном страдании и недуге; то не будем лукаво объяснять себе причину его болезни, но лучше примем его с простою и немыслящею зла любовию, и постараемся уврачевать, как собственный член, и как воина, уязвленного на брани»;
— «№ 66. Знаю еще и пятое бесстрастие, которое бывает в душе от многой простоты и похвального незлобия. По справедливости посылается таковым помощь от Бога, спасающаго правыя сердцем (Пс. 7; 11), и неприметно для них самих избавляющаго от страстей, как и младенцы, когда с них снимут одежду, почти не примечают наготы своей»;
— «№ 163. Правда, что Бог во всем взирает на намерение наше; но в том, что соразмерно нашим силам, Он человеколюбиво требует от нас и деятельности. Велик тот, кто не оставляет никакого доброго дела, силам его соразмерного; а еще более тот, кто со смирением покушается и на дела, превышающие его силы»;
— «№ 83. Предлагай приходящим, что для них нужно по душе и по телу. Если они превосходят нас премудростию, то покажем наше любомудрие молчанием; если же они, по духовному возрасту, братия равные с нами, то можем умеренно отверзать дверь нашего слова. Однако лучше думать, что все превосходнее нас»379.
Выделение таких тонких духовных аспектов может говорить о серьезных этических запросах персоны, делавшей пометки в «Лествице (по всей видимости, Императрицы), и степень духовного развития Венценосцев, вероятно, значительно глубже, чем может показаться комуто на первый взгляд.
Это подтверждает и анализ строк, подчеркнутых в сборнике творений «О терпении скорбей, учение святых отцов». Частично приведем эти места:
«Желающий быть подражателем Христу <…> прежде всего, должен переносить благодушно и терпеливо все случающиеся с ним скорби, как то: телесные болезни, обиды и поругание от человеков и наветы от невидимых врагов: потому что по Промыслу Божию, распоряжающемуся всем премудро и со всеблагою целью, такия испытания различными напастями попускаются душам380, чтобы обнаружилось явственно, которыя из них любят Бога искренно… зная, что без Бога ничего не случается с нами. И потому душе, желающей благоугодить Богу, прежде всего, должно вооружиться терпением и надеждою. <…>
Не следует христианам приходить в недоумение при напастях: подвергаться преследованию — неотъемлемая принадлежность истины. <…> Чем многочисленнее и тягостнее были их [мучеников] страдания, тем большия получали они славу от Бога и дерзновение к Богу. <…>
Нам заповедано взять крест наш и последовать Христу, что значит — быть постоянно готовым к смерти. <…>
Господь… повелел искать ПРАВДЫ БОЖИЕЙ: эта правда — мать любви. Невозможно спастись иначе, как через ближнего. ОТПУЩАЙТЕ — заповедал Господь — И ОТПУСТИТСЯ ВАМ. В этом заключается духовный закон… Итак, исполнение закона заключается в прощении обид… Исполняющие закон духовно и, по мере исполнения, делающиеся причастниками благодати, любили не только благодетельствовавших, но и поношающих их и гонящих, ожидая получить любовь в воздаяние добродетели. Добродетель их состояла не только в том, что они простили нанесенные им обиды, но и в благотворение душам обидчиков, молясь за них Богу, как за те орудия, при посредстве которых они получают блаженство, по свидетельству Писания: БЛАЖЕНИ ЕСТЕ, ЕГДА ПОНОСЯТ вас и ИЖДЕНУТ вас. <…>
Изследывай свои грехи, а не грехи ближнего, и не будет окраден твой духовный подвиг… Всматривайся в окончательное последствие всякой скорби и найдешь, что оно заключается в истреблении греха. <…>
Обретаем благоприятный случай к получению прощения в наших согрешениях, прощая ближнему. В этом заключается РАЗУМ ИСТИНЫ. <…>
Понуждай себя ко всему доброму и отсекай свою волю…: благодатию Христовою и собственным подвигом придешь в навык отсечения воли и уже будешь отсекать ее без принуждения и скорби, так что все случающееся будет случаться как бы по твоей воле и по твоему желанию. <…>
Будем <…> усиленно бороться против всепагубной страсти памятозлобия. <…>
Не питай вражды ни к какому человеку. Иначе Бог не будет принимать молитвы твоей. Имей мир со всеми и будешь иметь дерзновение в молитве. <…>
Каждый раз, как ни вспомнишь об оскорбивших тебя, не поропщи о них: помолись о них искренно, от души, как о благодетелях, исходатайствовавших тебе великия приобретения»381.
Все эти наставления Императорская семья в полном составе и единении старалась реализовывать на практике.
В одной из книг Великой княжны Татьяны Николаевны были подчеркнуты слова: «Верующие в Господа Иисуса Христа шли на смерть, как на праздник… становясь перед неизбежною смертью, сохраняли то же самое дивное спокойствие духа, которое не оставляло их ни на минуту… Они шли спокойно навстречу смерти потому, что надеялись вступить в иную, духовную жизнь, открывающуюся для человека за гробом»382.
Сложно сказать, насколько может человек идти «спокойно навстречу смерти», но поступить подобным образом было нравственным ориентиром Царской семьи.
Интересными нам кажутся наблюдения современного английского исследователя Хелен Раппапорт: «Еще в марте 1918 в письмах из Тобольска, [Царица] Александра замечала, как всю семью охватывает единое, все возрастающее чувство примирения со всем и вся. “Мы живем здесь на земле, но мы уже одной ногой стоим в ином мире”, говорила она [в письме к Анне Вырубовой. — К.К.]. Александра задолго до этого уже взращивала в себе мистическое отречение в пользу сострадания и растворения себя в этой необъятной русскости, <…> мистике православия. <…>
Мысль об искупительной силе смирения и страдания Романовы-родители постоянно внушали и своим детям. Александра знала, что страдание семьи в этом мире было подготовкой к миру грядущему, и это оставило свой след в душах ее детей. Все это было похоже на то, что в свои последние месяцы она словно бы призывала мученичество, а ее муж уже и так давно смирился с этим. Семья Романовых как единое целое вместе стремились превзойти силы неверия, которые разрушали Россию. Бог вымещал свой гнев на греховной стране и наказывал его детей. Возможно, Романовы чувствовали в эти последние дни, что их жертва была необходимой частью всего этого. Возможно также, что Государь за все эти 16 месяцев смиренного христианского принятия своей судьбы, в некотором роде искупил грехи своей монархии…»383.
В последние дни земной жизни Императрица читала 14 июля: книги пророка Осии (гл. 4–14) и Иоиля (полностью), 15 июля: книгу премудрости Иисуса, сына Сирахова (гл. 26–31), 16 июля: книги пророков Амоса и Авдия (полностью)384. Изучение именно этих произведений и глав из них объясняется довольно просто: они шли по очереди занятий с Великими княжнами Татьяной и Марией. Но думаем, будет не лишним вкратце сказать о содержании книг, оказавшихся для Венценосцев последним чтением из Священного Писания.
Действие книги пророка Осии происходит во времена отступничества израильтян от веры в Бога к язычеству. Тогда в политическом отношении в Израиле царила анархия, престол переходил от одного узурпатора к другому, было время, когда не было «ни истины, ни милосердия, ни Богопознания на земле. Клятва и обман, убийство и воровство и прелюбодейство крайне распространилось, и кровопролитие следует за кровопролитием» (гл. 4; ст. 1–2).
Но тем не менее, лейтмотив книги пророка Осии — верность Бога своему завету с творением и необходимость верности творения своему Творцу. Книга учит вере в справедливость Бога при неисповедимости Его путей, вере в конечное воздаяние, милости Господней к правым и наказании грешных. Осия сочувствует творению, погрязшему в грехах, но верит, что любовь Божия покроет множество из них, а творение и Творец соединятся в любви.
Весть пророка Амоса имеет несколько иной настрой. Эта книга — грозное обличение грехов и неизбежности Суда над ними, она возвещает о сохранение только малого остатка, наследующего Царство милости Господней.
О Страшном суде (как нашествии саранчи) повествует и пророк Иоиль. Пророк Авдий противопоставляет грех и праведность (Эдом и Сион), говорит о всепроникающем и пагубном действии греха, засилье зла, но непременном его уничтожении. Вероятно, Императрица завершила земное чтение Священного Писания заключительной строкой книги Авдия: «И будет Царство Господа».
***
Последний священник, служивший Царской семье в Ипатьевском доме Иоанн Сторожев оставил в своем Служебнике запись (она публикуется сейчас впервые): «Совершен чин обедницы с присовокуплением молитвы Пр. Богородицы Иконы Ея “Неопалимая Купина”, при диаконе Вас. Аф. Буймирове в г. Екатеринбурге 1918 года 1/14 июля Воскресенье». Делая надпись, отец Иоанн уже понимал духовную и мемориальную ценность этого Служебника, но важно другое: это единственное свидетельство, что при последней службе в Ипатьевском доме была прочитана молитва Божией Матери к ее образу «Неопалимая Купина». Почему именно к этому образу была обращена последняя молитва? (День памяти иконы «Неопалимая Купина» приходится на сентябрь.) Полагаем, что священник прочел молитву по наитию, прообразуя огненное погребение Императорской семьи на третий день (17 июля). Семья, как древле купина, горела, но не сгорала, — навеки осталась Царственной. И, как чрез купину Господь обетовал Моисею вывести народ Божий из плена, так и почитание Царской семьи будет знаменовать выход российского народа из плена безбожия в век грядущий.
Вы можете оставить заявку на книги: 1) «Духовный мир Императора Николая II и его Семьи»; 2) «Царский выбор: Духовный мир Императора Николая II и его Семьи. Последние священники при Царе. Вольная жертва» по отпускной цене издательства по адресу: kapkov.press@gmail.com или тел.: +7-902-806-34-63
примечания
347 Из письма Императрицы к Анне Вырубовой от 19 апреля 1918 года. См.: Письма святых. С. 292.
348 ГА РФ. Ф. 673. Оп. 1. Д. 78. Л. 1–1 об. Сноска дается по изд.: Дневники. Т. 2. С. 397.
349 Мельник (Боткина) Т. Е. Воспоминания о Царской семье и ее жизни до и после революции. Белград, 1921. С. 95.
350 Каменная Вознесенская церковь была заложена в 1792 году. К началу XX века имела шесть престолов: в память Рождества Пресвятой Богородицы, в память Вознесения Господня, в честь святителя Митрофания Воронежского, в память Благовещения Пресвятой Богородицы, в честь иконы Божией Матери «Казанская» и в честь святого пророка Илии. В 1926 году церковь была закрыта. С 1991 года богослужения в ней возобновились.
351 Старая Вознесенская церковь была освящена в 1770 году, а при строительстве каменной Вознесенской церкви в 1808 году деревянная была перенесена на ВерхнеИсетский завод. См.: Приходы и церкви Екатеринбургской епархии. Екатеринбург, 1902. С. 15, 17.
352 Дневники. Т. 2. С. 399.
353 Екатерининский собор был заложен в 1758 году. К началу XX века имел четыре престола: в честь святого Иоанна Богослова, первомученика архидиакона Стефана, великомученицы Екатерины и СвятоТроицкий. В 1930 году храм был взорван. В наше время у властей Екатеринбурга и епархии есть планы по восстановлению собора, но большинство горожан выступает против этого, предпочитая собору парк, разбитый на месте храма.
354 Отношения Царской семьи со священнослужителями в Екатеринбурге и биографические сведения о екатеринбургском духовенстве подробно представлены в изд: Царский выбор. С. 366–413, 565–569.
355 Дневники. Т. 2. С. 405.
356 Там же. С. 407.
357 Большую часть из прибывших в Екатеринбург приближенных и слуг отправили обратно в Тобольск. Многих из них позднее расстреляли. Были арестованы и помещены в политическое отделение тюрьмы генералмайор князь Василий Александрович Долгоруков, генераладъютант граф Илья Леонидович Татищев, графиня Анастасия Васильевна Гендрикова, гофлектриса Екатерина Адольфовна Шнейдер, камердинеры Алексей Андреевич Волков и Терентий Иванович Чемодуров, матросы Климентий Григорьевич Нагорный и Иван Дмитриевич Седнев. Вскоре Василия Долгорукова, Илью Татищева, Анастасию Гендрикову, Екатерину Шнейдер, Климентия Нагорного и Ивана Седнева расстреляли. Алексею Волкову удалось бежать при конвоировании на расстрел. Терентий Чемодуров был освобожден из тюрьмы белогвардейцами, но, не выдержав потрясений, на следующий год скончался. На некоторое время оставались в Екатеринбурге учителя Пьер Жильяр и Чарльз Сидней Гиббс, бесстрашно пытаясь пробиться к Царской семье (позднее они выехали в Европу). Врачу Владимиру Николаевичу Деревенко разрешили жить на частной квартире в Екатеринбурге и навещать Цесаревича. Позднее он несколько раз подвергался арестам ОГПУНКВД (но скончался своей смертью в 1936 году).
358 Об отце Иоанне Сторожеве (1878–1927), помимо данных ссылки № 354, см. интересную публикацию: Сухарев Ю. М. «Скажи мне, Господи, путь…» (полная версия биографии протоиерея Иоанна Сторожева). URL: http://sukharevy.ru/?p=1230 (дата обращения: 28.11.2016).
359 Здесь отметим некоторую странность. В книге «записей дежурств членов Отряда особого назначения по охране Николая II» за 31 мая зафиксирована «просьба граж[данина] Боткина от имени семейства бывшего царя Н. Романова о разрешении им еженедельно приглашать священника для службы обедни». В той же книге за 2 июня отмечено: «По разрешению обл. Сов. для службы обедни Романову были приглашены священник Екатеринбургск. собора поп Иван с дьяконом той же церкви». А отец Сторожев говорит, что солдат передал прошение Царя об обеднице. См.: ГА РФ. Ф. 601. Оп. 2. Д. 24. Л. 2, 4. Цит. по изд.: Дневники. Т. 2. С. 456, 459.
360 Росс Г. Н. Гибель. С. 95–98.
361 Дневники. Т. 2. С. 471.
362 Там же.
363 Там же. С. 471–472.
364 ГА РФ. Ф. 601. Оп. 2. Д. 24. Л. 6. Цит. по изд.: Дневники. Т. 2. С. 478.
365 Дневники. Т. 2. С. 490.
366 Там же. С. 492.
367 Там же. С. 522.
368 Там же. С. 513.
369 Можно заметить, что, хотя самоубийц принято не отпевать (а раньше их хоронили за оградой кладбища), были исключения. Так, в 1237 году при нашествии татар, супруга князя Федора Юрьевича Рязанского, княгиня Евпраксия Рязанская (Зарайская) при очевидной угрозе поругания своей женской чести от татар (по другой версии при известии о мученической кончине мужа) выбросилась с башни вместе с сыном младенцем Иоанном. Она канонизирована в лике святых благоверных княгинь. Можно привести и другой пример. В житии святых Зосимы и Савватия Соловецких рассказан случай воскрешения святым Зосимой женщины, наложившей на себя руки от страха перед несправедливым гневом мужа. Значит, Господь нашел ее достойной воскрешения (при том, что случаи воскресения мертвых, согласно житиям, вообще единичны). Есть и иконография этого сюжета. См.: Повесть о Зосиме и Савватии. Факсимильное изд. М., 1989. С. 40–41; Книга глаголемая описание о российских святых. М., 1888. Репр. изд. с доп. М., 1995. С. 240.
370 ГА РФ. Ф. 740. Оп. 1. Д. 12. Л. 1. Цит. по изд.: Дневники. Т. 2. С. 514.
371 Дневники. Т. 2. С. 527.
372 Росс Г. Н. Гибель. С. 98–101.
373 Письма святых. С. 340.
374 Григорьев Ю. Последний Император России: Тайна гибели. М.; СПб.; Владимир, 2009. С. 92.
375 Дневники. Т. 2. С. 513.
376 Книга вышла первым изданием в 1902 году и с тех пор неоднократно переиздается вплоть до настоящего времени.
377 Книга вышла первым изданием в 1896–1897 годах и также переиздается и популярна до настоящего времени.
378 Подробнее см.: Предварительное следствие. С. 408–414; Учитель Цесаревича Алексея. С. 554–564; Росс Г. Н. Гибель. С. 466.
379 Преподобного отца нашего Иоанна, игумена Синайской горы, лествица, в русском переводе. С алфавитным указателем. Седьмое издание Козельской Введенской Оптиной пустыни. Сергиев Посад, 1909. [Такой год издания указан на обложке, а на титульном листе: 1908.] Слово 25. № 53. С. 184; Слово 25. № 66. С. 187; Слово 26. № 163. С. 206; Слово 27. № 83. С. 231.
380 Здесь и далее подчеркивание соответствует двойному подчеркиванию в оригинале.
381 О терпении скорбей. Учение святых отцов, собранное епископом Игнатием Брянчаниновым. СП6., 1893. Цит. по изд.: Письма святых. С. 404–409.
382 По всей видимости, в изд.: «Сборник кратких благоговейных чтений на все дни года» графа П. А. Валуева. Цит. по изд.: Письма святых. С. 409.
383 Rappaport Helen. Ekaterinburg. The Last Days of the Romanovs. London, 2009. Р. 165–167. Перевод Вадима Максимова.
384 Дневники. Т. 2. С. 527, 530, 531.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
В БИБЛИОГРАФИИ
Августейшие сестры милосердия. — Августейшие сестры милосердия / сост. Н. К. Зверева. М., 2006.
Буксгевден С. Жизнь и трагедия. — Буксгевден С. К. Жизнь и трагедия Александры Федоровны, Императрицы России: Воспоминания фрейлины в трех книгах. В 2 т. М., 2012.
Дивный свет. — Государыня Императрица Александра Феодоровна Романова. Дивный свет: дневниковые записи, переписка, жизнеописание / сост., ред. и автор жизнеописания монахиня Нектария (Мак Лиз). Пер. с англ. Л. Васенина, Т. Оводова. М., 2014.
Дневник протоиерея. — Дневник протоиерея А. И. Беляева, настоятеля Федоровского собора в Царском Селе // Августейшие сестры милосердия / сост. Н. К. Зверева. М., 2006. С. 349–376.
Дневники Императора. — Дневники Императора, 1894–1918. В 2 т. М., 2011–2013.
Дневники. — Дневники Николая II и Императрицы Александры Федоровны, 1917–1918. В 2 т. М., 2012.
Медицина и Императорская власть. — Медицина и Императорская власть в России. Здоровье Императорской семьи и медицинское обеспечение первых лиц России в XIX–начале XX века / под ред. Г. Г. Онищенко. М., 2008.
Переписка. — Переписка Николая и Александры, 1914–1917. М., 2013.
Письма святых. — Письма святых Царственных мучеников из заточения. 3е испр. и доп. изд. СПб., 1998.
Предварительное следствие. — Соколов Н. А. Предварительное следствие 1919–1922 гг.: [Сб. материалов] /Сост. Л. А. Лыкова. М., 1998. (Российский Архив; История отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.; [Т.] VIII).
Раппапорт. — Раппапорт Хелен. Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни / пер. с анл. А. Мовчан. М., 2016.
Росс Г. Н. Гибель. — Гибель Царской семьи. Материалы следствия по делу об убийстве Царской семьи (август 1918–февраль 1920) / сост. Г. Н. Росс. ФранкфуртнаМайне, 1987.
Триумф и трагедии. — Хрусталев В. М. Тайны на крови. Триумф и трагедии Дома Романовых. М., 2014.
Учитель Цесаревича Алексея. — Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова [Чарльз Сидней Гиббс]: дневники и воспоминания. М., 2013.
Царский выбор. — Капков К. Г. Царский выбор: Духовный мир Императора Николая II и его Семьи. Последние священники при Царе. Вольная жертва. К 100летию великомученического подвига Царственных страстотерпцев. Село Белянка; М.; Ташкент; Вятка, 2016.
Капков К.Г. Духовный мир Императора Николая II и его Семьи. Ливадия — М., 2017. — 352 с.
