Павловский А.О. (воспоминания) «Егоршинской станции диктатор»

Перепечатываю статью с замечательного сайта https://uncle-ho.livejournal.com/1271582.html Огромное спасибо его анонимным редакторам, размещающим уникальные документы о событиях  Гражданской войны, предваряя их эпиграфами с долей иронии: «Клевета на социализм недопустима — К.Ч.Ир. Прав не тот, кто первым стрелял, а тот, кто первым попал». Название статьи, фото Павловского и краткие комментарии — тоже с указанного сайта.

Егоршинской станции диктатор. Часть 1

Весьма жёсткие воспоминания о деятельности Егоршинского железнодорожного отряда, написанные его комиссаром Павловским

За Егоршинские копи!

Приступая к описанию отдельных эпизодов из жизни мною организованного Егоршинского жел-дор отряда, которого я был командиром, я испарту даю сухой материал. Но уверен, если кто захочет проверить, уточнить мною написанное, все моменты могут быть подтверждены населением и частью документами, имеющихся у бывших красногвардейцов моих и жён померших красногвардейцов.

И нужно изучить и достать из архива комиссии, на основании чего выдавались удостоверения, примерно: Буркову, Вяткину, Соколову, Хмелевскому и другим. Нужно выявить бывших моих красногвардейцов, работающих на Кизеловских копях, так как я узнал у бытности случайно в Москве, Виноградов работает у Башреспублике. По имеющимся у меня сведениям, у Виноградова кое какие документы остались. Причём, как видно из полученного письма, кое что можно найти у Закожурникова в Алапаевске, бывшего красногвардейца отряда Алапаевского, которым командовал Жуков. Закожурников в целом ряде операций участвовал моего отряда. [5]

Я, когда проходил с отрядом Алапаевск осенью 1918 году, узнал, что Закожурников ранен в руку, лежит в больнице. Я зашол проититься и, посколько припоминаю, давал табак и сахар Закожурникову. Закожурникова за весёлый характер у моём отряде звали «Цап-Царап». Однем словом, от Закожурникова у моей памяти осталось очень много красивого и весёлого. Он был смелым бойцом.

Организация моего отряда произошла так.

В январе 1918 года работал слесарем в депо Егоршино как только прибывший из Петрограда для подкрепления вновь построенной жел.дороги, тогда именовалась дорога Северовосточной Уральской дорогой. Будучи совершенно неграмотный по руски, я мог читать только по латгальски. Меня товарищи начали учить по руски писать. Нужно отметить, что я от февраля 17 года до декабря 1917 года был красногвардейцем в Ленинграде, в Руско Балтийском вагоностроительном заводе. Был красногвардейцем, как фронтовик обучал рабочих, как обращаться с винтовкой. [5об] По настоянию комиссара Красной Гвардии Рождественского района т. Корнилова я поехал на Урал. Тов. Корнилов – слесарь оптического завода, старый большевик. Мне ленинградцы передавали, что товарища Конрилова кто то из ленинградских белобандитов убил на Морской в Северной гостинице.

В Егоршине я организовал отряд, видя, что железная дорога ни кем ни охраняется, нет никакой вооружённой единицы. Творились подчас дикости, развивалось пьянство, крепкого партруководителя не было. К этому времени под»ехали два машиниста большевики Макаров и Терпугов. Первое мною созванное совещание было зделано в дежурной комнате машинистов, где временно были остановившись Терпугов и Макаров. На совещании было нас четыре человека: я, Макаров, Терпугов и Сивуха. Я унёс предложение организовать красногвардейский отряд. Организация отряда была поручена мне.

Когда я стал проводить запись в отряд, то первыми записались Бурков, Вяткин, Солдатов, Семёнов. Спустя 4 дня, у меня было записавшись около 40 человек. На первом общем собрании меня выбрали начальником Красной Гвардии [6] Егоршинского района.

Наверно, многие из Егоршинских рабочих помнят и сегодня, как я небольшой отряд по снегу обучал, как обращаться с винтовкой.

В апреле месяце выбрали мне помочника. Помочником был выбран столяр Проскурин.

В начале апреля месяца меня выбрали в районный жел.дорожный совет, был заместителем председателя до организации железнодорожного ревкома. В последнем был выбран членом ревкома. С уходом моего отряда и меня под село Богорядск на место меня в ревком был выбран Сивуха.

Самыми тяжёлыми днями настало время для отряда, это когда стали доходить неясные слухи о чешском восстании. До чешского восстания в депо существовали два лагеря, равно сильных по действующим лицам. В одном лагере находились Макаров, Терпугов, Сивуха и я в главе своего отряда. Во второй группе стоял эсер Карвишка, Покровский житель, Нехонов, Воинов и с ними меньшевики Словцов и столяр Петунин, которыи, об»единившись вместе, [6об] вели ожесточайшую борьбу за овладение отряда. Нашу группу поддерживал Борисов Михаил Михайлович, председатель Главного управления Северо-Восточной Уральской жел.дороги. Вторую группу поддерживал Соколов Владимир, бывший председатель Ирбитского уисполкома.

В начале мая или в конце апреля группе Нехонова и Карвишки удалось внести разрыв в отряде. Меньшевики стали проводить организационную работу и стали записывать в партию эсеров и меньшевиков. Передо мной и перед остальными товарищами стал вопрос укрепить отряд, и группа Нехонова, когда увидела, что никакая агитация не помогает развалу отряда, стали агитировать отдельных красногвардейцев покинуть отряд. Но нужно сказать, часть отряда, не понимая программы нашей, ни программы эсеров и меньшевиков, стало в некоторых товарищах колебание, особенно у тех, которые стояли блиски к группе Нехонова. Но так как само ядро отряда было крепко и не поколебимо, и особенно моё решительное действие, причём примерные поступки, частые собрании с красногвардейцами, совещании по отдельным моментам, что окончательно укрепило [7] отряд.

Особенно отбросило от отряда эсеров и меньшевиков, не помню, кто унёс, не слыханное в истории партий предложение – все левые эсеры и меньшевики объединятся в один блок с большевиками – на одном из собраний об»единённых. Это предложение было принято общим собранием, были выданы большевитские партбилеты и платили членские взносы в ячейку большевиков. В то же время была проведена воспитательная работа. В скором времени Карвишка, Нехонов и Ступин увидели, что с отряда никто не выбывает, крепко поддерживают линию большевиков, просто очутились далеко отброшенными от отряда. Один из таких билетов мною здан в испарт при ЦК ВКП(б) в Москве.

После того, как выше указанные белобандиты убедились, что отряд с нутра не взорвать, повели наступление лично на меня. Один из Покровских крестьян, молодой паринь стал заезжать в депо. Всё это делал бутобы случайно – к своим ребятам-покровцам. Объявил себя, что он анархист и любит свободу, а мне написал два письма. Первое письмо получил, которое просто предлагало мне немедленно бросить отряд, в противном случае буду побит. [7об] За первым письмом получил второе письмо, в котором с самым грубейшим ругательством было сказано бросить отряд, иначе 12-го буду убит.

Я в то время имел квартиру в деревне Паршино. Против депа площадь была завалена дровами, при возвращении поздно вечером домой по мне открыли стрельбу. Сразу я лёк на землю и стал отстреливаться. Второй раз стали обстреливать меня в лесу, но после первого обстрела меня я всегда носил наготове отстёгнутую кобуру и бутылочную бомбу.

 

После второго нападения на меня товарищи уговорили меня переехать на станцию в квартиру, а в Паршине квартиру бросить, что я и зделал. Уехал в квартиру одного машиниста, эту квартиру каждый малыш знает. Я интересовался, когда ездил, у одного подростка спросил: «Не знаешь ли, кто жил в этом доме в 18 году? Тебе не рассказывали?» Ответил: «Мне говорили, что здесь жил комиссар, начальник Красной Гвардии». А второй взрослый разсмеялся и сказал: «Это ведь ты жил». После он поделился прошлым со мной впечатлением, и мы разошлись.

В май особенно стали к нам поступать тревожныи вести [8] о восстании чехословаков, о козацком восстании. Тут группа Нехонова, Карвишки, Словцова, Воинова ободрились особенно, бешено повели работу по разрушению железнодорожных сооружений и по организации белых банд.

 

Постараюсь вкратцах изложить отдельные эпизоды борьбы отряда с попытками белобандитов сорвать эвокуацию и зделать восстание.

Отдельные крестьяна с села Покровскаго мне заявляли, что Покровский поп, кажется, его называли отец Платон, у которого был сын ушовши с Дутовым, по посредством Нехонова и одного из братьев Нехонова, особенно с Нехоновым и с тем, который приезжал к нам в депо, именовал себя анархистом, были связаны. Платон был связан с попом села Егоршино и Трифоново. Причём я должен заметить, что поп Платон до революции был председателем Союза истинно русского народа. А бывший его секретарь по союзу работал в 18 году секретарём Егоршинского волостного исполкома, а этот секретарь был связан с Ирбитским купцом.

 

И от Ирбита 8 вёрст или 12 жил бывший инспектор Западного фронта царской армии некто Улянов, у которого я [8об] во время обыска нашол винтовки 2: одна бердана, вторая трёхлинейная, и он был мною арестован и передан в Ирбитскую ч/к. Ну, о нём после ниже напишу.

 

В деревне Трифонове под видом инженера жил князь, фамилию забыл, жил у дьякона под видом родственника, приехавшего отдохнуть. С ихней же организации бывший исправник города Экатеринбурга Шмелев временно проживал в Туринске и Тавде, а семья Шмелева в Камышлове.

Из ихней же компании крупный извозопромышленник, он же житель Курьи рядом с Курьинским курортом.

Если бы мне побывать, я бы эту избу нашол.

Вот вам часть того букета, который нами был известен. Часть я этого букета расстрелял, часть передал в чека, и часть расстреляли Алапаевские ребята первого крестьянского полка. Читая мою рукопись, будете удивляться, почему я всех не разстрелял. Ниже буду описывать отдельные эпизоды, там вы зделаете вывод, как это было, когда разстреливал безпощадно, а часть этой сволочи осталась и пришлось расстреливать другим. С сожалением хочу сказать, событии одна за другим [9] надвигались. Трудно было разобраться. Особенно щасливая из их часть осталась жива и потому, что политический комиссар фронта т. Кобелянко мне заявил, что если у тебя и дальше будут бегать, то я зделаю, что и ты убежишь.

Мне Покровский крестьянин принёс пакет Покровского военкома т. Брилина, что частые совещания у попа. Собрание было с участием выше указанных лиц, и поп Платон настолько онаглел, что открыто на улице ведёт агитацию. Сущность содержания записки: «Ну как можно теперь прийти в совет, что за власть собралась – рвань с грязными руками сидит за красным столом, и поговорить нельзя, да и говорить то не умеют». Вот приблизительно содержание текста записки т. Брилина, но слова попа мною не забыты. Вот по какому случаю я забыть не мог и не могу.

Получив прозьбу Брилина помочь вести борьбу с попом, я забрал несколько ребят красногвардейцев, взял дрезину. Когда я об этом сказал Сивухе, члену нашего совета, тот тоже из»явил согласие со мной поехать к попу, помочь мне зделать [9об] обыск у попа и ликвидировать попа. То есть, как мы тогда выражались, и я давал распоряжение: «К семафору», – это значило «разстрелять». Это было два слова, которые прекращали жизнь контрреволюционера и освобождали рабочий класс от лишней пакости, мешающей рабочему классу творить великое дело.

Выехали в Покросвкое село до восхода солнца. В Покровск приехали, только начал восход солнца. Попадья была только что вставши с постели, готовила кофе и украинские вареники, и перашки. При появлении нашем растерялась, но скоро оправилась и стала приглашать пить кофе и скушать пирошка. Я посмотрел на товарищей, которые были в разведке утомлены и голодны. Я приказал ребятам хорошенько закусить. Одним словом, не стесняться, что грязны руки попу и попадье не нравятся. Но приём зделали, как милым гостям. Покуда товарищи не позавтракали, цель нашего посещения не сказал. Ну, зато попадья щебетала, как майский соловей. Смотрю на своих ребят, [10] как уничтожают с аппетитом поповские пирошки.

После того, как последний красногвардеец вышол изза стола, я попу Платону об»явил, что мы приехали с обыском, так как у нево хранится офицерское обмундирование и вооружение, а также переписка с Дутовым, особенно найти склад винтовок.

Во время обыска нашли обмундирование, револьвер, шашку, винтовку и 40 тысяч николаевских денег. Оружие забрали, деньги оставили под подписку попу, но также взяли попа. Моё решение было допросить попа Платона и после допроса отправить к семафору. По дороге решение подкрепилось. Дело было так.

Когда стали выводить попа, то на улице была кем то созвана толпа женщин и стариков, около пятисот человек. Когда увидели, что мы уводим попа, толпа с криком бросилась на нас, желая отбить у нас попа. Я тогда выхватил шашку и пошол с обнажонной шашкой, и крикнул: «Если кто посмеет броситься отнимать попа, зарублю!» Тогда [10об] колыхнулась толпа. Я снял бомбу, видя, что толпа приближается и крикнул, что: «Стой, иначе буду бросать бомбу». Когда вывели на поляну, к железной дороге стали приближаться, толпа есчё раз зделала попытку отнять попа. Я скомандовал дать залп вверх, что было и зделано. Усадив попа на дрезину, поехали к себе в штаб на станцию Егоршино.

Злоба меня душила на попа. Дрезинщики были мадьяры военнопленные. Я хотел сначала покончить с попом, спустившись под первую гору от Покровска, но передумал довести и снять допрос, но поделился с Сивухой своим мнением: «Мадьяры тоже рабочие, также, как и у нас, у них руки тоже грязные. Ну пусть везут нас, а зачем же попа везём, тогда когда поп сам может вести себя, и за счёт его поедем и мы». Причём поп нажрался досыта, а мадьяры нас ожидали у дрезины, покуда мы не приведём попа. Моя мысль была одобрена ребятами.

Тогда я остановил дрезину, [11] скомандовал попу крутить дрезину, говоря: «Батя, тут все с грязными руками, а ты с чистыми, и тебя не хотим вести. Вези сам себя, а за счёт тебя поедем и мы». Поп ответил, что он больной. Я тогда вынул наган и дал сроку три минуты, а сам был доволен, что он откажется, так как не надо будет возиться с ним. Дальше направил револьвер на него, скомандовал: «Раз… 2…» Но поп, не ожидая «три», сказал: «Хорошо, буду крутить дрезину». Тогда я уселся и поехали. Но тут огорчился скоро: когда попа заставлял крутить дрезину, товарищи не заметно для себя ногами вытолкнули доску, которая нам служила для тормоза, так как у дрезины был испорчен тормоз, и мы очутились без тормоза.

К Егоршину покатили под уклон. Тут соображать стал, как же быть, ведь много рабочих из Покровска в депо, и много из жён рабочих защищали попа. Как бы рабочие не стали бы защищать попа. Покуда думал, потуда дрезина подкатила к депу, но скоро увидел, что я ошибся. Рабочие, когда увидели, [11об] что дрезина катится, дрезину вертит поп, фигура попа была комична. День был жаркий, поп высокого роста, когда нагибался, волосы рассыпались на лицо, по волосам пот, пыль, высматривала фигура попа какого-то дикаря из Африки. Но факт тот, что когда под»ехали к депу, рабочие стали кричать: «Ура! Водолаза Покровского везут». У меня сразу стало веселее от того, что рабочие одобрили мой поступок.

День попа я продержал в штабе, затем чтобы пустить его в расход, то есть «к семафору», но красногвардейцы к вечеру мне доложили, что в депо рабочие ведут большие споры, кто за попа, кто против попа. На этот случай приехал комиссар Сибиро-Уральского фронта от т. Берзина, который рекомендовал отпустить попа под расписку до более удобного случая, но не в коем случае из виду не упускать и в нужный момент вывести в расход. Так было и зделано.

Когда я отпустил попа под расписку, поп со штаба ушол. После ухода попа со штаба [12] я есчё вёл спор с товарищами, что неверно, что выпустили попа, как мне додали записку от Ирбитского уполномоченного чека, Ирбитский исполком с прозьбой ко мне, что в деревне Паршино сегодня гонят (самогон) кумышку, и вечером под видом выпивки будет какое то белогвардейское собрание, и прозьба кумышку из»ять и участников арестовать. Об этом я передал Макарову и Терпугову, которые из»явили согласие участвовать в этой операции. Тут же срочно распорядился сменить посты у Сухого Лога на Пышме и у Егоршинских копей. До этого на эти мосты покушались взорвать. Белогвардейцы этим хотели приостановить эвокуацию дорог, поэтому всё моё внимание было отдано на охрану мостов. И когда охрана мостов на эту ночь была обеспечена, тогда я 12-ти человекам приказал оседлать лошадей, в том числе и нас трое: Макаров, Терпугов и я. С этим маленьким отрядом двинулись в Паршино. [12об]

В то время в Егоршине жил крупный и хитрый кулак, некто Иван Осипович Бабай, по национальности, кажется, армянин, бывший подрядчик. Как видно из разговора при встрече с Егоршинцами, которые говорили, что Бабай разкулачен, но который живёт гдето поблизости Свердловска. Адрес евоный можно узнать у Егоршинцов. Он в историю Егоршинского отряда впутался таким образом.

В тот вечер, когда я попа освободил под расписку, как я уже выше написал, обеспечив охрану мостов, расставив посты на станции, сами двинулись напасть в Паршине на подпольное собрание белобандитов и разгромить кумышечные аппараты. Выехали и когда стали под»езжать к избе Бабая, в это время Бабай стал выезжать со двора на запряжённой лошади в телеге, в которой хотел отвести попа в Покровское. Этот случай знает бывшая жена Бабая, она живёт гдето около Егоршина. Когда я узнал, что Бабай везёт попа, тут же приказал [13] взять у Бабая повозку, так как мы двинулись на операцию без повозки. А во время схватки были случаи ранения, то не на чем будет везти раненных и кумышечные аппараты. Хотя в нашей практике при обнаружении аппарата разбивали на месте. Во время того, когда мы брали повозку у Бабая, Бабай пытался просить оставить телегу, дать возможность отвести у Покровск попа, но когда от меня получил мата в бога, креста и богородицу, Бабай скорей постарался от на отделаца. Поп, как мне Бабай говорил, пешком у Покровск ушол.

Второй случай у меня з Бабаем таков. Когда первый раз отступили от Егоршинских копей, был погружен и весь скот, и семьи рабочих. Назначение было на Кизеловские копи. Мне разведка донесла, что первые копи заняты белыми, а на ближних копях осталось у рабочих лошади и один жеребёнок [13об] в конюшне. Об этом мне доложили в 12 часов ночи, я послал разведку на копи.

В час ночи мне доложили, что белых разведка на первых копях. Тогда я стал приглашать добровольцев пойти взять лошадей, привести. Награда за это 200 руб., а у самого денег не было ни гроша. Об этом ребята знали, стали отнекиваться. Вдруг я слышу: «Ишь какой герой, хочит, чтобы прямо ийти белым в лапы, а сам, небось, не пошол бы». Тут мне збесило. Сразу же сказал: «Кто знает конюшню и пойдёт со мной?» Один из молодых парней сказал: «Я знаю и с тобой пойду».

В час ночи мы пошли, пробрались в конюшни, отвязали лошадей, забрали и жеребёнка, потихоньку перебрались через плетень. Нам есчё пришлось разобрать плетень. И когда подвели к станции, стало передо мной, где мне брать награду. Тогда я разбудил Бабая и предложил взять жеребёнка, и Бабай, кажется, что дал двести или же четыреста рублей. Однем словом, я Бабаю продал жеребёнка и деньги передал как награду парню.

Если испарту потребуется проверить этот факт, об этом можно спросить жену бывшую Бабая [14] и самого Бабая. Мол, привет от бывшего комиссара Красной Гвардии Егоршинского отряда Павловского, он узнал, что ты жив, хочет знать, как белые не отняли жеребёнка, которого ночью привели с копей и тебе продали, когда отступали, или как нибудь иначе. Он об этом, я думаю, с удовольствием скажет. И этот случай, кажется, помнить должен Агафонов, бывший председатель Копейского совета. Если бы был адрес Макарова, бывшего председателя Егоршинского железнодорожного совета, тот об этом рассказал бы многое.

Макаров меня не отпускал на эту операцию. Не послушал я его и ушол. Он этот случай всем долго разсказывал, как я с под носа белых увёл лошадей. Не подумайте, что этим случаем хочу себе приписать героизм или хвастать. Я ставлю задачей описывать историю Егоршинского отряда, какую борьбу вёл отряд, и какую роль сыграл в истории Гражданской войны на Урале в целом отряд. [14об]

Когда начали эвокуацию нашей дороги, то есть Северовосточной Уральской дороги, особенно в тот момент, когда стали проезжать отдельные воинские части со стороны Туринска, кулаки Трифановские с Мостовскими начали портить железнодорожные пути, класть на рельсы пни, брёвна, развинчивать рельсы, подрубать шпалы. Этим делом особенно отличались кулаки деревни Мостовая.

В один из таких дней прибежал ко мне дорожный мастер Зайков, доложил, что против деревни Мостовая наваливают пни и брёвна на пути, а в лесу ходит человек с ружьём. Не помню хорошо, кто со мной поехал верхами, но помню, что был Бурков Фиофан и, кажется, Борис Соколов, Шурка Новиков, Виноградов, всего, кажется, 8 человек.

Когда нас заметили бандиты, часть бросилась бежать в лес, 2 у деревню Мостовую. Я верхом погнался, дал несколько выстрелов из японского карабина, но тот как до деревни добежал, так скрылся. После мне фамилия была сказана, но я разделаться с ними почемуто не мог. [15]

Это произходило утром перед проходом какого то военского поезда.

По возвращении из линии, после прохода военского поезда мне передали пакет, что сегодня в Мостовском престольный праздник, много нагнано кулаками кумышки, хотят бедноту споить и зделать на железную дорогу нападение, поэтому предлагается комиссару Егоршинского отряда выехать в Мостовскую уничтожить кумышку, арестовать главарей, доставить в Ирбит, подписи пред. Ирбитского совета и уполномоченного Экатеринбургской чрезвычайной комиссии. У меня все красногвардейцы были в разгоне, оставалось при штабе человек 8. Тогда я договорился с Копейцами, они дали мне на помощь человек 6. Всего 13 человек со мной поехали в деревню Мостовую. Взяли с собой 3 запрежённых лошади в телегу.

Когда прибыли в деревню Мостовую, я скомандовал разбиться по группам, сразу охватить [15об] все улицы, установить зачинщиков, забирать, отправлять на станцию в штаб, а сам поехал по улице, отделился от отряда, наблюдать за действиями групп. Доехав до проулка, увидал группу людей, стоящих и прячущихся за углы (хат) изб. Тогда, не задумываясь, повернул вправо и поехал к указанной группе.

Только поравнялся с стоящими крестьянами, как один, довольно хорошо показывая, что он выпивши, подошол ко мне, взял лошадь за поводья и стал кричать: «Зачем приехал?» Я стал как выпившего уговаривать отойти от лошади, но он, не переставая кричать, удобнее подбирает поводья и хочет взять меня за ногу, чтобы стащить с седла. Тогда я выхватил наган, стал приказывать отойти от лошади. Тогда он схватил за наган и начал отнимать от меня наган, а стоящие и наблюдающие крестьяне стали подходить к нам. Мне уже было раздумывать [18] некогда. Я зделал выстрел в рук, тогда он схватил второй рукой за наган. Когда я зделал второй выстрел, красногвардейцы поскакали ко мне на выстрел.

Во время второго выстрела моя лошадь поднялась на дыбы, встала на задние ноги. В это время у седла лопнули потпруги, и я вместе с седлом свалился под лошадь. Кулаки подумали, что я свалился с лошади и что меня подстрелили. Сначала красногвардейцы тоже закричали, что комиссара убили, и все кинулись ко мне. Я, лёжа под лошадью, не выпуская поводьев из рук, стал стрелять в моего противника. Когда мой противник увидел, что со всех концов гонят красноармейцы, тогда пустился от меня бежать. Я уже стал стрелять вдогонку убегающему противнику. Не смотря на то, что он был ранен, забежал в ближайший двор, закрылся на задвижку и на наше требование не открывал. Тогда [18об] подошол красногвардеец, один из Копейцов, татарин, говоря: «А, шайтан, моя покажу, как умеим стрелять мы». Всунув дуло винтовки в щель ворот, выстрелил в ногу, тогда мой противник сел на камень, служивший приступком входа у избу. Тогда красногвардейцы перелезли через ворота, открыли калитку и взяли в телегу, повезли раненого моего противника в штаб.

Но интереснее всего, что с наших есчё никто не был вернувшись из Мостовской, как уже моей жене передали, что меня убили.

После того, как мы увезли несколько человек, со стороны Мостовской стало меньше нападений на железнодорожные сооружения.

Когда привезли в штаб, я приказал зделать перевязку и после зделать допрос и отправить к семафору. Но в ту же ночь приехала жена и привезла 3 детей, стала просить отдать домой.

Как я узнал из доклада [19] моего помочника т. Проскурина, что раненный является бедняк, солдат фронтовик. Его подпоили, думали, что он при моём появлении ухлопает меня. По прозьбе жены и как бедняка, попавшего в сети кулацкие, я его отпустил живым домой.

Однажды, проезжая в Москву, не помню, в 21 или 22 году, я встретил его на станции Свердловске. Я бы его не узнал, но он ко мне сам подошол, говоря: «Здравствуйте, крёсный, спасибо, ты дал мне память в Мостовой. Я выздоровел и вступил в партию, был партизаном». Мне тогда некогда было, так как поезд отходил. Этого бывшего моего противника должны знать Борис Соколов, Бурков и другие мои ребята. В крайнем случае, старики деревни Мостовской не могли забыть и укажут, кто он и откуда. [19об]

 

Егоршинской станции диктатор. Часть 2

в которой комиссар Павловский и его отряд отправят к семафору трёх гимназистов, бывшего Самарского воинского начальника, торговца чугунами и насильника-педофила, а немецкий дипломат едва избежит такой судьбы

 

Часть 1

 

Когда белые занимали Шадрин, я получил Керженцова и Ремнёва телеграмму с прозьбой дать подкрепление, так как белые зделали прорыв. Мы договорились с Копейским комиссаром Красной Гвардии, что он даст мне ребят, а я часть своего отряда и часть копейцов оставлю на охрану Пышменского моста, вторую часть вместе с моим отрядом поедем на станцию Синарскую под село Богорядск, но обязательно от копейцов в помощь мне поедет товарищ Агафонов.

Я организовал эшалон, с собой взял свой паровоз, который должен быть при мне, и отправились к Синарской. Но успев только доехать до станции Богданович, как уже от Егоршинского ревкома получил телеграмму немедленно вернуться с отрядом, так как на станции Егоршино восстание, ревком и оружие в опасности.

Передо мной встал вопрос: на фронте прорыв, в тылу восстание, [20] и надо чтото зделать, чтобы уезжающие красноармейцы не знали, и быстро ликвидировать восстание. Но вышло вот как.

Покуда мы с Агафоновым совещались, кто должен ехать на ликвидацию прорыва, кто вернуться, решили, что я еду ликвидировать восстание и возвращаюсь на подкрепление, и Агафонова отпускаю для эвокуации копей, так как белые наседали, и угрожало нам временным отступлением, так как Свердловск усиленно эвокуировался, и усиленно шла эвокуация по Омской дороге через станцию Егоршино, так как на станцию Свердловск эвокуционные поезда не принимались.

Наше совещание длилось не более 5 минут, время для размышления не было. Решили, что я весь отряд подчиняю Агафонову как на время своему заместителю, сам беру двадцать человек людей, свой паровоз, 3 товарных вагона, срочно еду на подавление восстания. Агафонову даю паровоз из депа Богданович [20об] и без задержки Агафонова отправляю на станцию Синарскую для подкрепления Керженцову и Ремнёву.

За эти пять минут совещания сторонники белых с железнодорожников, связанных с телеграфом, успели передать красногвардейцам о случившемся восстании. Красногвардейцы это сообщение приняли хладнокровно, но всё же некоторые просили посмотреть за семьёй. Но нужно сказать, что это сообщение особенного влияния не произвело на состояние духа. Настроение среди красногвардейцев оставалось хорошее. С хорошим настроением мною и были отправлены на фронт.

После я сам пришол в телеграф, стал требовать путёвку, но Кунара молчала, не отвечала ни на телефон, ни на телеграф. Сорок минут я по станции Богданович бегал, как сумашетший, так как связь у меня с ревкомом была кемто порвана. Егоршинский ревком тоже на мой вызов ревком не отвечал. Эта положение меня более безпокоило, так как при штабе оставались 2 пулемёта и до 200 винтовок. [21]

Такое положение наводило меня невольно на мысль, что восставшие захватили пулемёт и винтовки с патронами, ревкомцов убили или ешчё что хуже. Поэтому мне нужно было употребить все средства, пока не дать укрепиться, нанести решительный удар и разоружить восставших. Для этого надо сначала заехать на копи, взять пополнение и развёрнутой цепью наступать на станцию. Это мой план, разработанный и продуманный сотни раз за время ожидания путёвки.

Спустя сорок минут Кунара ответила, что путь свободна. Мы срочно двинулись. Впереди паровоза поставил двух красногвардейцов, одного на тендер. Когда мы под»ехали к Кунаре, я выскочил из вагона, пристрелить дежурного по станции за сознательное задержание моего поезда, что давало возможность восставшим укрепиться и нам дать бой. Когда я вбежал в станцию с наганом наготове, без всякого допроса расстрелять, [21об] попадает навстречу дежурный старичёк. Я, видя дежурного, закричал: «В бога богородицу мать, почему ты задержал поезд?!» Старичёк затрясся и спиной прислонился к стене, и тут же обдристался. Трусость дежурного по станции меня разсмешила. И тут же я узнаю, что это время дежурил сам станции начальник, бывший поручик, перед приходом нашего поезда выскочил в окно и убежал, а старик только когда заступил на дежурство, сразу дал путёвку. Установив виновника задержки нас и что таковой збежал, взяв путёвку напрямую до Егоршино, не придерживаясь правил, поехали к Егоршино.

Доехав до копей, послал разведку на станцию с копейцов, так как копейцов могли не знать. Через полчаса разведка донесла, что ревком на месте, все члены ревкома в ревкоме, пулемёт стоит в дверях, а члены ревкома с винтовками около окон внутри помещения. Тогда я с отрядом двинулся на станцию, прорвал толпу, переговорив с ревкомом, [22] установив степень настроения масс и виновников восстания, убедившись, что виновников не выдадут, приказал оседлать себе лошадь, никому не доверяя вести вооружонный отряд, окружить восставших, совершенно не желая крови, полагая взять на свою сторону восставших мирным путём.

В это время руководители восстания расставили свои силы. Разбили по группам, усиленно вели агитацию за то, чтобы обезоружить ревком. Руководители восстания являлись Карвишко, Нихонов, Славцов, Воинов и какие то прибывшие с Екатеринбурга. Восставших было шесть эшалонов мобилизованных жел.дор. рабочих. Мобилизация произошла по какой то телеграмме, если можно выразиться, головотяпской, не ясной. Привожу текст, который мы щедро покрывали матом. Текст таков был: «Мобилизовать. Провести мобилизацию всех путевых рабочих и служащих дороги, оставить одну запасную поездную паровозную бригаду. Всем мобилизованным [22об] прибыть в Екатеринбург». Чиё распоряжение, не помню.

Эта телеграмма была разослана по всем станциям нашей дороги. В день отправки вышеуказанных мобилизованных рано утром я с отрядом в эшалоне выбыл на станцию Синарскую, но смог доехать только до Богдановича, как должен был вернуться с указанной выше частью отряда.

Как я уже сказал, оседлать лошадей мне было приказано. Когда лошадь мне подали, я помчался на копи к отряду, который копейцы по тревожному гутку вызвали с работы. Мне нужно было проехать гущу массы мобилизованных, но руководители восстания, услышав тревожный сигнал на копях, зная сигнал збора красногвардейцов, и когда увидели, что я направился на дорогу к копям, сразу внушительная группа из мобилизованных повстанцов вышла на дорогу, столпилась.

Т.к. мне об»ехать кругом толпу было нельзя: это место дороги имело глубокие канавы по обеим сторонам дороги, я вынужден был так или иначе прорвать толпу. Я, видя такое положение, решил брать [23] на пролом. Назад ехать, об»езжать кругом, это, мне казалось, показать трусость и нашу слабость. Тогда я выхватил с ножны шашку и с обнажонной шашкой бросился в толпу полным карьером. Это было для них тоже не ожиданно, что толпа раздалась, и только я услышал несколько револьверных выстрелов.

Два километра промчался [за] несколько минут. Когда я прибыл на копи, уже ребята, мною оставленные для связи с копями, имели около себя человек тридцать красногвардейцов. Ни минуты не теряя, я повёл отряд в наступление на станцию. Мы станцию и эшалоны окружили, но не зделали ни одного выстрела. После этого и когда повстанцы увидели, что они окружены отрядом и никому не уйти со станции, стали разбивать на группы и переходить на нашу сторону. Тогда вышол Макаров, Терпугов, Сивуха с своей засады.

Сначала стали говорить [23об] с отдельными лицами. Недолго это нам пришлось делать, так как нам скоро удалось провести митинг среди мобилизованных, где и выяснилось, что конком в руках Нехонова для восстания явилось то положение, что рабочим и служащим мобилизованным не было выплачено за месяц жалованья и не выдана мука. И когда первый эшалон с мобилизованными прибыл на станцию, я отсутствовал, в штабе никого не было, ревком эшалон не встретил, паровоз быстро из депо подан не был, а Нехонов и компания в депо, соответствующую работу проделав, и встретили эшалон, сумели среди неустойчивых работёнку провести. И сразу как пустили слух, что зачем вы поедете, вас отправят на фронт, а ваши семьи будут голодать, нужно потребовать в ревкоме, чтобы ревком выплатил жалования и выдал муку, вы хоть чего нибуть семье оставите. В то время Нехонов и компания знали, [24] что в узле Егоршино денег нет, и выплатить жалованья не смогут, и муку выдать нельзя, так как этим можно сорвать мобилизацию.

После того, как раз»яснили рабочим на митинге, что это срыв мобилизации контрреволюционным элементом, что эти вопросы будут разрешены в Экатеринбурге главным железнодорожным управлением, все мобилизованные уселись в эшалоны, и мы эшалоны один за другим отправили и тут же по телеграфу сообщили в Экатеринбург. В Экатеринбурге к приёму эшалонов подготовились.

Этим дело с мобилизованными было покончено, но Нехонов и компания, видя свою не удачу, зделали последнюю попытку – собрали деповских рабочих в помещении станции и открыли общея собрание. Я тогда окружил станцию. Кто то хотел спровоцировать, крикнул дать залп в верх по направлению станции, застращать общея собрание, чтобы разошлись. [24об] Я тут же крикнул, что это провокация, кто выстрелит у станцию, того разстреляю как провокатора. А сам вызвал станции начальника Долгополова, приказал подать рабочий поезд и дать отправление, что начальник станции зделал, предварительно заявив рабочим, что по распоряжению комиссара поезд отправляю, кто хочит, тот пусть идёт и садится, через пять минут поезд отходит. Рабочии пошли садиться, этим собрание у них сорвалось.

Увидя, Нихонов и компания, что они могут остаться с группой своих приспешников, и могут быть нами они схвачены, тоже с толпой рабочих бросились к поезду садиться. Когда рабочии уселись, я скомандовал все вагоны закрыть на закладки, так как вагоны были товарные, что было красногвардейцами выполнено. После чего я приказал красногвардейцам все вагоны обыскать, [25] живыми или мёртвыми доставить в штаб ко мне Нехонова, Корвишку, Словцова и Воинова. Словцова и Воинова нашли спрятавшись в одном вагоне, Корвишку у тендера нашли, спрятавшегося за боровами, а Нехонов выскочил с паровоза, бросился бежать и прятаться в штабеля дров против депо, но не удалось им. В этот раз они были все арестованы, и я тут же потребовал от ревкома, чтобы те дали согласие мне их расстрелять. На это ревком не согласился, боясь возбудить массы. После больших споров было решено держать эту ночь под арестом, завтра их отправить в Свердловск. Я тогда, уходя обедать, последний раз высказал свою мысль, что я их разстреляю и напишу в Свердловск, что были застрелены при побеге, за что члены ревкома меня выругали и категорически это делать запретили.

Когда мы разошлись [25об] со штаба, оставили часового одного, узнав об этом, нихоновцы собрали группу рабочих, ночью пришли и выпустили арестованных, о чём прибежавший часовой мне доложил.

На второй день после бегства арестованных жена одного рабочего пришла в штаб, разсказала, [что] Нихонова и других видела в лесу, которыи спрашивали, далеко ли живёт путевой сторож, которого я фамилию забыл, но он, насколько припоминаю, на будке находился на 12-й версте от станции, то есть 12 вёрст от станции. Так как женщина видела их вечером, тут же передала. Мы взяли дрезину, уехали арестовать в 2 часа ночи. Когда к указанной будке под»ехали, было есчё совсем темно. Стали стучать у двери, нам никто не открывал и не отзывался. Тогда я подошол к окну, стал стучать и требовать открыть двери. Никто не отвечал, покуда не стали плакать дети. Тогда женщина стала с нами говорить, что никого нет и ночью не пущу. Я у окна вверх начал стрелять, тогда отозвался мужиский голос: «Не стреляй, я открою». Когда открыли дверь, я зажёг спичку, вошол в квартиру. Действительно, лежал на полу Карвишко, Словцов, Воинов и Нехонов. Мы их забрали. [26] Хозяйке несколько богов, крестов, богородиц и матерей сказал за то, что она обманывала и увезли ар[естованных].

Дорогой пошли несколько пешком. Опять таки я сказал, что начну их пускать в разход, но Макаров с Терпуговым мне пустить их в разход не дали.

Днём нам сказали, что за Покровским селом показалась разведка белых. Я уехал уничтожить разведку и узнать, какая разведка, и чия она. Когда возвратился с разведки, оказалось на станции для меня больших два события. Каким то образом арестованные при помощи нехоновцев, то есть покровцев, збежали.

Второе событие – смотрю, поезд на Свердловск не отправлен, опаздывает на 2 часа. Я подаю свою лошадь Шурки Новикову, приказываю передать конюху, чтобы сразу лошадь не поил, а дал выстояться, сам вхожу на платформу, вижу, Сивуха стоит с каким то господином. Господин в золотых пенсе и шляпе на голове. Господин высокого росту, толстый, стоят и спорят с Сивухой. Я подхожу и спрашиваю: «Скажи, в чём дело, почему поезд не отправлен?» Сивуха мне отвечает, что вот этот господин не показывает документы, я не могу его отпустить [26об] без пропуска, вот и задержал поезд. Тогда я обращаюсь: «Ваши документы, кто вы?» А он осмотрел меня с иронией с нох до головы и мне говорит: «А вы кто будете?» Понятно, после небольшой перестрелки с разведкой состояние у меня было не в пользу господина, так как нам в этот раз не повезло – разведка целиком ускользнула. Видя, что господин строит иронию, я выхватил наган, навёл прямо в лоб господина и скомандовал: «Кругом! Арш-ш в штаб!» – и стал взводить курок нагана. С большого господина сразу зделался маленький, ровно кости в мешок убрал, и чисто по-военному зделал поворот, стукнул о каблук и пошол з заду за Сивухой. Я, не сводя наган, повёл в штаб, где господин пред»явил документ на имя представителя Германского консульства в Москве. Я тогда выдал пропуск и сказал ему, что его жизнь была на волоске, он плясал на бритве.

Когда вышол со штаба господин, увидел Кобелянку, стал жаловаться Кобелянке как комиссару фронта. [27] Кобелянко при нём мне зделал выговор, сказав, что надо быть осторожней, но после ухода представителя германского консульства Кобелянко мне сказал: «Так и надо такой сволочи, но из-за него могут быть осложнении с Германией. Проводили, и душа с него вон».

Почему я Кобелянку называю политкомом Сибиро-Уральского фронта? Кобелянко после отступления от Челябинска вместе с товарищами Давыдовым и Димитриевым Главнокомандующим фронта товарищем Берзиным были назначены комиссарами фронта для регулирования отрядами. Кобелянко бы, остановившись в Егоршине, в моём штабе. Давыдов на станции Богданович. Давыдова я видел в 27 году в Челябинске, работал директором Сельмаша, а Кобелянко не знаю где, но слышал, как буттобы был ранен под городом Режецой в теперешней Латвии.

О восстании в Егоршине, если найдёте, что матерьялы потребуют проверки, по моменту с Покровским попом и разстрелом Нихоновым т. Брилина, не надо никаких трудов собрать матерьялы более подробно. [27об] По делу в Мостовском тоже я считаю и убеждён, крестьяна Мостовской, как бывшие участники, также и наблюдатели много добавят. По вопросу возстания в Егоршино много могут сказать старые рабочие. Тоже в этом никакого труда не надо, так как шило в мешке не скроешь.

Теперь опишу расстрел одного ремонтного рабочего моим отрядом при участии Закожурникова.

Это было так спустя дня три после мобилизации ремонтных рабочих и служащих или, вернее сказать, после восстания вышеописанного. Ко мне поступила заявления от жены старшерабочего, мобилизованного и находящего в Экатеринбурге, что путевой рабочий по имени Семён пятидесятипятилетнего возрасту, фамилию забыл, но имя звучит у меня, вот этот Семён изнасиловал 3-х летнюю девочку, дочь мобилизованного ремонтного старшерабочего.

Сначала никак не мог верить этому заявлению, но когда об этом узнали жёны красногвардейцев, стали [28] робтать, что наши мужья на фронте, а тут насилуют наших детей, и с ними ничего не делают, бросил все дела, взял свою жену и 3-х краногвардейцов, с первым отходящим балластным поездом от»ехал.

Приказал машинисту у указанной будки остановиться, где и слезли. Оказалось, во время отсутствия матери Семён взял трёхлетнюю девочку в лес гулять. Та играла, он стал с ней играть и угощать конфетами, и начал играть з девочкой. Во время игры стал насиловать. После изнасилования кровь у девочки обмыл, принёс домой, положил, так как ребёнок не мог итти, пригрозив ребёнку, если она скажет матери, то Семён её убьёт. Но когда мать пришла домой, увидала, что ребёнок больной и жар у ребёнка, стала спрашивать, что болит. Вот слова девочки, которыя я от ней сам слышал: «Сика болит». Так девочка сказала, когда Шурка Новиков дал свой наган девочке играть и угостил конфетами, иначе девочка говорила, что она боится дяди Семёна.

Когда привели Семёна, [28об] то девочка, как обожгёная, затреслась и истерически плакала.

После того, когда факт изнасилования стал мне ясен, но нужно было подтверждение врача, я забрал мать и ребёнка, также и арестовал Семёна, и с первым балластным поездом возвратились в Егоршино. После врачебного осмотра была дана врачом заключения, коротенькое содержание таково: степень изнасилования зверско грубый, но для жизни ребёнка не опасен, разрушена только девственная плёнка, глубоких разрывов не имеется, имеющийся разрыв зарубцевался.

После допроса я Семёна под конвоем направил в арестанский вагон, служивший для штаба арестным помещением. Но по дороге, провожая Семёна, группа красногвардейцев, насколько припоминаю, был от алапаевского отряда Закожурников, не выдержали, и один из красногвардейцев, не дождав моего приказа, из берданки выстрелил в затылог, отчего у Семёна мозги разлетелись. Наскоро выкопали яму около канавы и зарыли Семёна, [29] но так мелко, что назавтра мне группа из 6-сти женщин сказали: «Семён сушит свои австрийские ботинки». Оказалось, что из земли торчали носки ботинок. Когда я пришол на могилу Семёна убедиться, оказалось, что трое из выше указанных женщин на могилу Семёна изпразднились. Из одной стороны этим я был возмущён, зделанной дикостью своего рода женщинами.

Жители Егоршино могилу Семёна, пожалуй, могут показать, а особенно Борис Соколов, тот, наверно, могилу Семёна не забыл, также Фиофан Бурков и жена Буркова.

История разстрела двух купеческих сынов.

Это дело было так. Когда станция Богдановичи была белыми занята, и поезда пускал до станции Кунара, можно назвать, военские, только пропускались пассажира со строго проверенными документами. Перед отправлением поезда по направлению к Богдановичу мне красногвардейцы докладывают, что просят [29об] пропуск два гимназиста: одному 16 лет, второму лет 17, оба они родные братья, сыновья одного крупного Ирбитского купца, и они что-то подозрительно себя ведут. Я приказал привести указанных гимназистов ко мне в штаб.

Когда были приведены ко мне в штаб, стали их обыскивать. И когда отстегнули с животов гимназистов ремни, на концах ремня около медных пряжек из медной жести у каждого из них оказалось по три офицерских звёздочки, какие офицера носят на погонах. При допросе было установлено, что у них имеется родственник у белых, офицер, и им эти звёздочки нужно было, чтобы пройти фронт. Тут я дал приказ: «К семафору». Конечно, их вывели в разход.

После некоторое время я узнал, что из гимназистов было снята одежда и сапоги, так как у тех ребят, которые разстреливали, нечего было обуть и одеть. Это мне, кажется, передавал Бурков или Соколов Борис.

При отступлении от Егоршино встретил меня Кобелянко, который меня предупредил, чтобы я предупредил красногвардейцов, что [30] когда будет кто спрашивать, куда девали гимназисты со станции Егоршино, так пусть не разсказывают никому, что их разстреляли, так как их сестра в наших частях сестрой милосердия, и могут быть для меня неприятности. Она будет жаловаться Главкому фронта т. Берзину. В чём дело, так подробно мне Кобелянко и не сказал.

Разстрел одного генерала на станции Егоршино с сыном.

Это дело было так. За несколько дней перед эвакуацией Егоршино пришол какой то старик с мальчиком лет тринадцати, называя этого мальчика своим сыном. Стал проситься разрешить им поехать до станции Алапаевск и стал красногвардейцам разсказывать, что около Сухого Лога его взяли как заложника сволочи красные и продержали трое суток. «Ну какой из меня старика может быть белый?»

Когда привели ко мне старика, настолько ругал красных, я просто принял его за сумашедшего, выжившего [30об] из ума, велел посадить и обыскать старика и сына.

Когда мне доложили, что ничего у него, ни у сына не нашли, я назавтра ещё имел разговор, у котором мне он сказал, что он хочет ехать у Казань, там он раньше был преподавателем Казанского училища. Видя в разговоре, что он если не сумашедший, то во всяком случае ненормальный, поговорив с товарищами, решили на поезде его не вести, а пустить его пешком, и выпустили на все четыре стороны.

Когда вышол, то опять пошол к эшалонам, стал просить красногвардейцов посадить его в эшалон. На нещастье старого генерала в этот момент подошол эшалон отряда анархиста Жебенёва. Когда жебенёвцы вышли из вагона, один из жебенёвцев встретил генерала и в глазах моих красногвардейцев набросился на старика: «А-а, в бога, в креста мать, помнишь, в Самаре, когда ты был Самарским воинским [31] начальником, ты был. Помнишь ты, сука, дал мне три года арестанских рот?»

Когда жебенёвцы узнали, что он нами был арестован, и я его освободил, мне приписали, что я такой же белогвардеец, и стали меня по станции искать, чтобы умести с ним и меня разстрелять. Я, конечно, велел приготовить пулемёт и в случае чего показать, как наскакивать. Но было сделано в помещении станции совещание с Жебенёвым и членами Егоршинского ревкома, решили старика и сына разстрелять, но был у Жебенёвцев и наших [вопрос], кто будет разстреливать генерала. Мои ребята говорят, что этот боевой участок наш, и мы не можем допустить, чтобы другие у нас расстреливали, мы сами не трусы. А жебенёвцы нашим отвечают: «Вы обыск делали, ничего не нашли, а мы обыскали, нашли сорок тысяч денег и разоблачили генерала».

Насколько я не забыл, смутно припоминаю, разстрел приводили в исполнение [31об] красногвардейцы обоих отрядов: моего и Жебенёва. Может, Жебенёв помнит этот случай более подробно.

После этого жебенёвцы один или два дня пробыли на станции и уехали со станции Егоршино. Вот так породнились наши отряды.

Перед приходом Камышловскаго отряда в Ирбитский завод я получил отношение от Ирбитского Заводского совета с величайшей прозьбой помочь ему. У отношении указывалось: «Контрреволюционный элемент подготовляет нападение на совет, было нападение на станцию». Я организовал специальный поезд, поставили у вагоны лошадей, выехали в Ирбитский завод.

Нас поместили у доме попа. Поп нас кормил. По указанию председателя совета мы вызывали у совет, но это не интересно. Главное, что мы проделали.

Нам передали, что имеется торговец, который вербует в белую армию, организует отряд. Мы под»ехали к его дому. Неподалёку от него было какое-то собрание. Мы взяли купца, [32] верней, торговца, стали делать обыск. Обыскали дом, амбары и остальную постройку, ничего не нашли. А нашли в углу, в киоски иконы список с заглавием: «Кто за нас». А ниже написано, кому выданы деньги, кому пшеница, кому чигуны. Он, оказывается, торговал чигунами. Мы его забрали с собой, наложили на него контрибуцию 25 тысяч, на внесение денег дали 20 минут, но он нам деньги не унёс. Мы его забрали, повезли к нашему поезду.

По дороге он ехал в коробке, но когда доехали до ворот, выезд на выгон, он попросился открыть ворота, но с нами в этой экспедиции был представитель Троцкого, который снял винтовку с плеча и выстрелил у торговца, ранил его. Тогда я приказал Сивухе покончить с ним. Сивуха разтерялся, так как этого сам перепугался. Тогда я слез с седла, зажёк спичку и прикончил с этим торговцем.

После мне жена разсказала, что после [32об] этого Сивуха заболел. Сивуха, когда я сказал Макарову, что Сивуха трус и больше с собой его брать не буду, за это Сивуха на меня долго серчал.

А перед этим мы поехали в деревню, название забыл, но от 8 до 12 километров. Там жил бывший офицер, инспектор Западного фронта, у которого нашли 2 винтовки: 1 бердана, вторая трёхлинейка, и револьвер. Забрали Ульянова и передали в город Ирбит, в Ирбитскую ЧК. Ульянов был связан с разстреленным торговцем. Ныне как будто бы этот Ульянов в Москве, живёт каким-то писателем или журналистом. Этот случай подробно расскажет бывший председатель Ирбитского совета, фамилию не помню, но в 22 или 23 году он был председателем Ирбитской заводской кооперации. Можно установить, кто был членом совета Ирбитско-Заводского, и также дать дом соседей, живущих с семьёй разстрелянного. Подробнее физически не в состоянии описать [33] в виду черозмерной перегрузки.

Заканчивая описание отдельных моментов из жизни Егоршинского отряда, считаю важным внести в мою рукопись, на чём держалась дисциплина.

Солдатов хороший был красногвардеец, но любил выпить. Особенно Солдатов это делал, когда уезжал в Алапаевск с ревизией поезда, в Алапаевске напивался и любил дать разгул своей души.

Однажды за такие выпивки я поставил вопрос на общее собрание, и вынесли решение: за не обнократные предупреждения за пьянку Солдатова оштрафовать на 200 рублей, в случае не внесения штрафа будешь изключён из списка красногвардейцов. Солдатов, не желая выбыть из рядов красногвардейцов, хотел продать корову, но его жена стала просить, что дети останутся без молока. Мы штраф не взыскали, так как Солдатов со слезами на глазах обещал больше не пить, и Солдатов остался красногвардейцом.

Семёнов – это товарищ, который мог выносить не спавши по 6 дней. Днём работал, ночью нёс охрану моста. [33об]

С ним от лутших и лутших Борька Соколов и Шурка Новиков, Бурков, Виноградов, Кремза с сыном, Пашкевич, Хмелевский. И таких орлов насчитывалось двадцать с лишним человек.

Пример, Борька Соколов, Шурка Новиков, Виноградов, Бурков, Хмелевский, Вяткин, Кремза, вот эти 20 человек были у меня пулемётчики, разведчики, считались неутомимыми, беззаветными товарищами, которыи ни при каких условиях не унывали.

У Бориса Соколова был дядя видный эсер, до июня месяца был председателем Ирбитского уисполкома, который часто посещал Егоршино. Безусловно, как совсем на молодого племянника имел некоторое временное влияние, но наше влияние, считаю, было большее.

При отступлении от станции Егоршино мы дядю Соколова, кажется, Владимира Соколова, уговаривали отступить, но он с нами не отступил и был разстрелян на станции Самоцвет. На наши уговоры Владимир Соколов нам отвечал, что я пробыл 12 лет каторги, если меня царское правительство не расстреляло, то чехи не расстреляют, [34] там тоже есть революционеры. Я тогда разсердился и помню, чтобы уязвить Соколова, сказал ему так: «Что же, ты хочешь быть батькой, покровителем и руководителем чехов? Вспомнишь меня, когда будут тебя чехи разстреливать тебя за Ирбитских купцов, в разстреле которых сосчитают виновником тебя».

Так и получилось, мало того, что сам остался, но при отступлении уговорил Бориса Соколова остаться от нас, когда наш эшалон от Егоршино первый раз уходил. Наш эшалон с остатками Егоршинского отряда, в количество которого входил и Борис Соколов. Тогда Борис Соколов под видом купить огурцы пошол в Мостовую и обратно не вернулся, с собой унёс японский карабин, ленту патронов, револьвер наган и через плечо ленту пулемётную с патронами, и ручную бутылочную бомбу. И Борис больше ко мне в отряд не вернулся.

Остатки своего отряда здал [34об] в Перми, и несколько человек остались в Нытве. И дальше о товарищах из моего отряда сведений не имею.

Хочу посвятить в причинах разформирования моего отряда.

Первое, до отступления от Егоршино нам нужно было отодвинуться из Егоршино, но запротестовал Егоршинский ревком, мотивируя, что Егоршино открытым узлом оставить нельзя. И тут послужил к этому приказ, что мелкие рабочие отряды должны быть слиты с регулярными воинскими частями. В то время организовывался Крестьянский полк, подошол Камышловский отряд, который начал организацию казённого полка. Меня с отрядом ревком не отпустил, так как железнодорожных рабочих и часть отряда по приказу я должен был отпустить на копи как шахтёров, и они были направлены на Кизеловские копи.

Когда часть красногвардейцев уезжали на Кизелкопи, я им не мог выплатить зарплату, так как в это время у меня не было [35] денег, как это говорят, ни сантима. Поэтому вышеуказанные красногвардейцы меня обвиняли, что я их деньги хочу присвоить, за что я чуть не застрелился. Сам ходил в безсильной злобе на себя и на Екатеринбург, что не дали мне денег на расчёт с красногвардейцами и не сообщили, что мне на это денег не дадут. Я мог наложить на Покровского попа и кулаков контрибуцию и уплатить красногвардейцам жалованья. По этому вопросу убедительно прошу изпарт узнать на Кизеловских копях у старых рабочих, которые переброшены в 18 году из Егоршинских копей на Кизелкопи, которые не получили от меня деньги за охрану мостов и прочея. Убедительная моя прозьба – сообщите, каково мнение у них осталось до настоящего время по этому вопросу. Но я есчё раз говорю, что в этом я был безсилен. [35об]

И на этом я и заканчиваю свою по существу краткую рукопись только потому, что больше физически продолжать не могу. Это одно. Второе, пишу в таких условиях, когда меня отрывают на каждой строке. Во время служебного занятия писал очерки, и в то время дать установку командно-политическому составу, прибывающему из части, у меня ничего не выходит.

Бывший командир Егоршинского красногвардейского (партизанского) железнодорожного отряда

Павловский

Забыл одну мелочь – Петунин мною разстрелян в Нижней Салде. Это получилось так. После отступления от станции Егоршино с отрядом остановились в Нижней Салде. Там узнали, что после восстания в Егоршине Петунин бежал в Нижнюю Салду. [36] Петунин уроженец Нижней Салды. Когда я узнал, что он живёт дома, тогда я приказал доставить Петунина ко мне в вагон, где мой штаб размещался. Вечером ко мне привели Петунина, который заранее знал, что если ко мне попадёт, то будет разстрелян. И только как уступил в вагон, стал просить пощадить его, так как он удовец, имеет ребёнка маленького, который без его погибнет. Но я, зная Петунина, если будет возможность зделать восстание, он своего ребёнка не пожалеет и выберет Петунин луче смерть ребёнка, но зделать восстание, понимая Петунина как не примиримого врага Сов.власти и способного на самопожертвование, я без особых допросов приказал расстрелять, и около дороги зарыли.

Павловский

4/VII 33 г. [36об]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.120.Л.5-15об, 18-36об.

 

 

Егоршинской станции диктатор. Часть 

в которой т. Павловского самого чуть не разстреляют

 

Часть 1

Часть 2

 

Павловский. Командир Егоршинских копей

Свердловск. Заведующему испарта.

Я Ваше письмо получил 12 октября, так как я 12 октября возвратился из отпуска. Спешу вам ответить по затронутым вами вопросам.

С кем тогда приходилось иметь дело?

Я же в первом моём письме или в своих очерках писал – в начале августа получил отношение от Ирбитского совдепа и Ирбитской чека с прозьбой выехать в село Мостовскую, где под видом праздника и пьянки организовывалась банда белогвардейцев. [38] Это уже по моему достаточно говорит ясно, что связь из Ирбитским совдепом была тесная.

Хотя бы взять второй мной описанный момент – по прозьбе Ирбитского совдепа ликвидировать кумышковарение в деревне Паршине, куда я выезжал с отрядом и были оштрафованы кумышечники деревни Паршины, а штрафные деньги отданы на пользу школы. [39]

Я уверен, что паршинцы и мостовцы этот момент не забыли, только захотеть провести беседу со стариками – будет ясно.

По вопросу связи с Екатеринбургом и откуда, и от кого получал отряд руководство.

Во-первых, Егоршинский отряд был вооружён пулемётами и винтовками, которые получили от Экатеринбургского военного комиссариата, а также от Экатеринбургского облисполкома указания и всякого рода циркуляры. На предписаниях подпись была Голощёкова, Белобородова и Быкова. [40] Голощёкова и Белобородова я знал как работников военных, Быкова как председателя облисполкома.

Взять в доказательство моей связи с Экатеринбургской Чека. Во-первых, когда я получил записку от Чека, у которой мне предлагалось выехать в деревню Кунару при Кунарском курорте, арестовать Экатеринбургского извозопромышленника, скрывшегося у Кунару [41] уместе с лошадьми во время приготовления окопов, от которых, как видно было из записки, удрал сам и угнал лошадей. Мне не забыть слова извозопромышленника, который мне сказал: «Зачем меня конфисковали, когда у меня лошадей реквизировали?» – и просил меня, чтобы я его отпустил, наложив на него контрибуцию, но я на это не согласился, так как я вообще контрибуции не накладывал, кроме тех 25000, которые были наложены [42] в Ирбитском заводе на купца, которого разстреляли, но контрибуции не получили. Об этом я в своих очерках ранее писал подробно.

И ещё один пример руководства моим отрядом Экатеринбургского военного комиссариата, который мне всплыл на память.

Я помню, приехал представитель у полу военной форме, среднего росту, кривые ноги, как у кавалериста, с длинной никилевой ножной шашки, белого пазумента [43] пояс, то есть ремень, у него был специальный поезд и небольшой отряд, с поручением военкомата Экатеринбургского и от Чека.

Сначала он мне пред»явил обвинения и хотел меня разстрелять, так как у него были уполномочия от чека, за то, что я конфисковал у китайца табак и якобы присвоил себе. Это было одно обвинение. Второе обвинение было то, что [44] у Кунари конфисковал лошадь у извозопромышленника и присвоил лично себе. Я тут с ним поссорился сначала, чувствуя превосходство своих сил, это одно. Второе, принёс расписку и акт о здаче табака коопирации, взятого у китайцов, и в отношении лошади телеграфистка принесла ленту с телеграфа, у которой было разрешено мне [45] лошадь в отряд взять, так как я в то время организовал конную разведку и просил обласной комиссариат разрешить мне лично изпользовать конфискованную лошадь у Кунари как командиру отряда, так как она нужна мне выезжать у разведку с командой конных разведчиков. Военкомат телеграфно это разрешил мне.

Узнав об этом, кажется, Морозов [46] фамилия его, сменил тон разговора, дал мне четверть хорошего лёккого табаку и стал меня просить дать ему несколько человек в Туринск, Тавду, так как отряд Цикарева щитался самым слабым отрядом, а в Туринске нужно было проделать опирации по предложению ЧК. Тогда я дал несколько человек конных и пулемётчиков. В этой опирации участвовал [47] Борис Соколов, Шурка Новиков, Виноградов и Фиофан Бурков и другие ребята как лутшие боевики. И я с отрядом проводил опирации по направлению Камышлова, Богданович мелкими разведками.

После возвращения из Туринска мне доложили, что Морозов, если не путаю фамилию, устроил варфоломеевку – вырезал буржуазию, верней сказать, устроил террор, и там же его за это стали судить. [48] Стали приговаривать разстрелять, но он перечинным ножом ударил себя в грудь, и этим было дело покончено, так как Морозов ранил себя. Об его участи я больше не знаю.

В отношении неточности моей фурмолировки по направлению Богданович, мне кажется, что я точно писал. К сожалению, я себе не оставил копии своей рукописи и проверить свою рукопись не могу. [49] Но мне кажется, что я другого написать не мог, как только нижеследующее.

Получил телеграмму от Ремнёва и Керженцова, которыи просили помощи, так как чехословаки нажимали, и они должны были отступить от Шадринска и просили выбыть на станцию Синарская, где будут даны дальнейшие указания моему отряду. Поэтому я с отрядом [50] своим выбыл, и ко мне влились копейцы. Я выехал в Богданович и по прибытию в Богданович получил телеграмму от Егоршинского районного совдепа жел.дорожного, что в Егоршине восстание мобилизованных желдоррабочих и угроза разгрома совдепа. Тогда я поручил командование отрядом Агафонову и сам вернулся [51] с небольшой частью, взяв подкрепление на Эгоршинских копях, и ликвидировал восстание.

По вопросу, с кем у меня была связь с военных на станции Богдановичи. Там были политкомиссары со штаба Берзина, Главкома Урало-Сибирского фронта, т. Давыдов и Дмитриев, с которыми я держал связь, и связь держал Кобелянко [52] с ними.

По отношению связи с советскими и парторганизациями отряда с Омскими Богдановичами не было, так как узел и районные организации находились в Егоршине. Там щитались два Богдановича: Омские Богдановичи и Северовосточные Богдановичи, и поэтому никто никому не подчинялся. У меня были свои вагоны, свои паровозы, [53] и красногвардейцы дежурили в телеграфе Богдановича, а путёвка была винтовка. Это не красные словца, а это истина того времени. И поэтому с Омским Богдановичем не находили нужным разговаривать. Если нужно ехать, даёт путёвку и всё, так как депо Северовосточной дороги было своё у Богдановичах.

В отношении вопроса, почему отряд откатился в Нытву [54] и здрефил ли отряд, или кто обманул его.

При зборе матерьялов этот вопрос сам о себе скажет. Я только постараюсь подробнее описать событии того времени и частично, что пережили.

Это было так. Мною был получен приказ содержания общего характера, в котором говорилось: «Все мелкие отряды должны влиться в ближайшие красноармейские части». [55] Это одно.

Второе, после ликвидации восстания и вылавливания эсеров, меньшевиков, которыи скрылись в лес под Покровским селом в лице Нихонова, Войнова, Славцова и Карвишки, я не однократно выезжал в село Покровск арестовать Нехонова. Но покровцы, завидев моё приближение к селу, предупреждали Нехонова, Нехонов скрывался, я возвращался обратно без результатов. Ко мне доходили сведенья, что Нехонов из покровцов организует банду. Отряд за движением [56] Покровской банды следил, и добивались места штаба банды, но нам это не удалось установить, где штаб банды.

В этот промижуток времени получил приказ от Экатеринбург. обласного комиссариата. Приказ всех шахтёров Егоршинских копей и квалифицированных жел.дорожных рабочих отозвать с фронта, находящихся под селом Богорядским, так как с одной стороны нужна была эвокуация Эгоршинского угля [57] в глубь России. Второе, взяты рабочие из депа Егоршино ослабили движение, и стали застревать эвокуированные поезда на узле Эгоршино.

На основании приказа Екатеринбургского военкомата отряд был отозван из под села Богорятска, рабочие шахтёры вернуты в шахты, и рабочие слесаря и других квалификаций в депо. В тот момент Егоршинский отряд со свободными людьми выходил на мелкие стычки с белобандитами, [58] производя разведки.

В описуемый период прибыл штаб дивизии во главе с командиром Овчинниковым. И когда штаб дивизии отступил от Эгоршино на станцию Алапаевск, в это время побывал отряд Жебенёва, и Жебенёв со своим отрядом продвинулся по направлению Экатеринбурга. В этот же период прибыл Камышловский отряд на Ирбитский завод и стал организовывать первый Крестьянский полк. Была об»явлена [59] мобилизация.

Я помню, в одно время стоял я на квартире у Паршине, у дяди, кажется, Ивана. За рекой был зять у Ивана Никонор, который по мобилизации ушол у Крестьянский полк. Осталась у поле не убрана пшеница. Жена Никонора пришла ко мне к вагону. В то время штаб мой был у вагоне на колёсах, чехи на Егоршино нажимали. Жена Никонора стала плакать, что мужа проводила, пшеница не убрана, обсыпается, денег нет и не за что нанять на уборку. [60] Я выслушал жену Никонора, из своей кассы дал 200 рублей жене Никонора на уборку, чему баба очень была обрадована, обещала написать мужу. Сразу было видно, как эти 200 руб. подействовали на окружающих солдаток, что и советская власть не забудет солдаток.

Во время организации Крестьянского полка мне было предложено влиться в первый Крестьянский полк, но когда об этом я стал говорить кое кому из ребят, то ребята отнеслись к этому [61] не с полным желанием вливаться в полк, а пожелали организовать рабочий батальон. Нам штаб дивизии это делать не разрешил.

Связь с Екатеринбургским военкоматом уже была порвана в связис эвокуацией Экатеринбурга. Отряд мой не трогали не штаб дивизии, не штаб полка, так как в связи с эвокуацией Экатеринбурга остался единственный [62] жел.дор.узел Егоршино, через который проходила эвокуация как железной дороги, так же и самого Экатеринбурга.

Эшалонов стояло на станции Егоршино до самых копей, прибывающих с Омской жел.дороги. также были всепути забиты с направления Экатеринбурга.

С приближением чехов отдельные банды старались взорвать Пышменский мост, и на этот участок Егоршинскому отряду пришлось большую часть своего отряда [63] выделить для охраны Пышменского моста. Это одна была боевая задача – до поры и времени сохранить Пышменский мост. И вторая боевая задача – отражать мелкие белогвардейские банды, наседающие на тот или другой железнодорожный участок.

Когда нам стало в не под силу, нам пришлось сорганизовать свой брони поезд с венского угольного вагона, положив в нутро [64] деревянный ящик, промежду стен и ящика, и вагона насыпать песку, и сверху насыпаны в мешки песку, бронировать потолок. Вот с таким брони поездом иногда приходилось выезжать. Но этим поездом нам пришлось мало пользоваться, так как на наш участок прибыл брони поезд, стал опирировать.

Постепенно фронтовая линия стягивалась [65] вокруг Егоршино. 1-й Крестьянский полк занял позицию от Ирбитского завода, Жебенёв выбыл по направлению Режевского завода, белые занимали копи. Нам пришло извещение, что в Нижней Салде готовится банда, хотят взорвать мост, задержать отправляющиеся эшалоны. Мы решили самое ценное имущество жел.дороги отправить в Пермь. [66]

Второе, по приказу областного военного комиссариата ещё до эвокуации последнего было приказано эвокуировать шахтёров на Кизеловские копи, и я всех шахтёров с своего отряда должен был отпустить на Кизелкопи.

С приближением фронта часть квалифицированных рабочих, особенно покровцев, разбрелись из депа. Поэтому я от штаба дивизии получил приказ, чтобы часть красногвардейцев [67] моего отряда должны быть выделены, как то: смазщики, слесаря, кузнецы, кондуктора, стрелочники, помоч.машиниста, для обслуживания военских эшалонов, прифронтопоездов и эшалонов по эвокуации с имуществом.

После отборки шахтёров и жел.дор. рабочих у меня в отряде, я точно помню, осталось 57 человек в отряде. Шахтёры с отряда отзывались, посколько мне было известно, для усиления добычи угля. [68] Жел.дор. рабочих я должен был отпустить по причине того, что большенство рабочих, работавших в депо, из Покровского села с приближением фронта разбрелись, но об этом я напишу ниже.

С приближением фронта стал перед железнодорожным районным Егоршинским ревкомом вопрос – в связи с общим отступлением нам нужно было отправить семьи рабочих, с нами отступающих, жел.дорож., также семьи красногвардейцов, [69] также семьи рабочих шахтёров и имущество их. Мы решили семьи копейцов и жел.дорожников с имуществом отправить в головном эшалоне под охраной моего отряда. Железнодорожное имущество во втором эшалоне тоже под охраной второй части моего отряда. Третью часть моего отряда оставить на охрану мостов [70] и в ожидании двух частей, сопровождавших эшалоны во главе со мной. После возвращения отряд должен был занять боевую линию, пополнив отряд с оставшихся рабочих.

Сопровождение и охрана эшалонов было вызвано нижеследующими причинами. К нам стали поступать сведенья, что в Нижней Салде организуется белогвардейский отряд, которого цель взрывы мостов, задержка эшалонов. Как уже я писал, что в Нижней Салде нами разстрелян [71] меньшевик организатор Петунин. Таким образом, мы жел.дорожные эшалоны доставили без задержки до станции Нытва, а рабочих шахтёров отделили по Луньевской ветке.

Я с отрядом в дороге пробыл 6 дней, но за эти 6 дней много изменилось. За наше шестидневное отсутствие с фронтовой полосы Нихонов, организатор Егоршинского восстания, с Покровским попом сумели организовать отряд. [72] Батальон с покровцев подкатился к командиру дивизии Овчинникову, который Нехонову разрешил организовать батальон.

По моём прибытии в Алапаевск я узнал, что Нихонову разрешено организовать сначала батальон. Я и члены Егоршинского ревкома запротестовали особенно. Я заходил в вагон штаб Овчинникова, которому доказывал, [73] что Нихонов организовал восстание в Егоршине, что он оформившись белогвардеец, и что он изменит советской власти. Овчинников меня не стал слушать и приказал вытти из штаба.

При посещении нашем штаба Главкома фронта мне было поручено штабом главнокомандующего Сибиро-Уральским фронтом организовать починку Егоршинского моста, так как в наше [74] отступление был взорван Егоршинский мост, для чего нам штабом Главнокомандующего т. Берзиным было отпущено 8 мильонов руб. Был назначен по хозяйственной части Михаил Михайлович Борисов, я с отрядом по опиративной части. Тогда нам Берзин сказал, что одной винтовкой вы мост не стройте, а стройте деньгами, денег сильно не жалейте, только скорей зделайте. [75]

Но в наше отсутствие зажиточная часть населения, служащие жел.дороги, явно белогвардейцы и примыкающие к организации Нехонова, ожидающие Нехонова, стали провоцировать отряд, подавать разного рода заявления у политотдел дивизии. Несколько лиц и содержание заявлений произвожу.

Поступило заявление [76] от машиниста Гайды, белогвардейцов служащих, якобы мною была уволена служащая службы пути Нивировская. Нивировская являлась дворянка, крупная помещица. Конечно, когда нами была разоблачена в контрреволюционной скрытой работе, я написал донесение Главному управлению, после чего была и уволена, и, кажется, арестована. [77]

Один кочегар гнал самогон, живя в казённом доме. Был отнят у него аппарат, разбит и оштрафован на 200 руб. Деньги унесены под расписку в кассу.

Было много заявлений от кулаков, якобы я реквизировал коров. Реквизиция коров была так. Егоршинский исполком своим постановлением риквизировал [78] коров, передавал бедноте. Но когда стал стягиваться фронт, стали через узел проезжать военские эшалоны. Я тогда был начальник гарнизона и замещал начальника передвижения частей, так как от штаба дивизии получал приказы подать эшалон и перебросить в указанное направление [79] ту или другую часть, причём зачастую высылал своих красногвардейцов покупать калачи у крестьян для проезжающей части. Поэтому становилась большая потребность у мясе. Я, договорившись с Егоршинским волисполкомом, который поручал волвоенкому у того или другого кулака [80] реквизнуть корову и передать мне для снабжения как своего отряда, а и также для снабжения проезжающих частей.

Вот это положение дало возможность под шумок писать, что я грабил крестьянский скот, это приписывалось мне главным обвинением.

При возвращении на фронт [81] из сопровождения эшалонов у Егоршино нам Овчинников сказал, чтобы мы деньги 8 мильонов оставили у кассе дивизии. Мы это зделали, и Овчинников указал, что там есть новый начальник передвижения войск некто Семёнов, я должен быть с ним осторожным. Больше мне Овчинников ничего не сказал.

При от»езде из Алапаевска в Егоршино, [82] вокрук которого шли бои, по возвращению у Егоршино Семёнов атаковал мой поезд и обезоружил меня, и в том числе Борисова, Терпугова, Сивуху. Утром мы прибыли, целый день держал нас под охраной, а рядом с нашим вагоном приказал вырыть яму. Нехонов уместе с Семёновым провели собрание, вынесли [83] постановление: нас, находящихся у вагоне 18 человек, разстрелять. Причём и некоторых моих людей, находящихся на воле, но которые имеют с нами обопщение, тех тоже разстрелять и закапать у яме, которая рылась около путей.

Мы не однократно за день пытались прорваться у телеграф, об этом поставить [84] в известность как штаб дивизии, так Главнокомандующего Сибиро-Уральским фронтом т. Берзина. Так нам вырваться из вагона и не удалось. Раза четыре я делал попытку вырватся на волю с тем, чтобы собрать отряд и освободить арестованных. Когда и эти попытки нам не удались, тогда нам пришол на помощь начальник станции Долгополов. [85]

За этот день к нам кое как мои красногвардейцы передавали, что ночью нас будут разстреливать, они попытаются нас спасти. Но так как начальник станции с нами отступал, не смотря на то, что я Долгополова не однократно за пьянство арестовывал, сажал у холодный вагон, угрожал разстрелять, [86] но он на это, оказалось, не серчал, остался верным и преданным человеком.

Часа в три дня Долгополову удалось выпросить у Семёнова разрешение с»ездить к семье на станцию Самоцвет. Когда его допустили к нам, мы его упросили, мы его попросили, чтобы он на Самоцвете не слезал, а доехал до [87] Алапаевска, поставил в известность командира дивизии и сообщил Главнокомандующему т. Берзину о нашей участи. Но на Долгополова была смутная надежда: думали, что он сведёт с нами счёты за наносимые ему ранее не приятности, выразившихся его арестах и угрозе ему за пьянки разстрелом. [88]

Долгополов нам обещал, что он сообщит в дивизию и Главнокомандующему. Правда, Долгополов оказался чесным и преданным парнем, он сообщил как у дивизию, так же в ставку Главнокомандующего.

Мы были сутки голодные. Проводница нам самовар то и дело подогревала, но из нас никто в рот ничего ни брали, строили планы, [89] как нам вырваться из плена Семёнова.

Половина двенадцатого часу ночи. Ночь была тёмная, моросил мелкий дождик. Пришол один из семёновцев, 2 ожидали. Первого меня потребовали у штаб Семёнова. Мы все встали, глазами попрощались, и я в сопровождении трёх человек прибыл в штаб Семёнова. [90]

Привели меня в комнату, где помещался телеграф. Видя свою безнадёжность, в сознании моём копошилась надежда спасения. Когда приведут к яме и во время моего сопровождения, возможно мои ребята устроят панику и дадут возможность мне воспользоваться этим случаем. Собрав ядро своего отряда, я, может, сумею захватить Семёнова. [91]

Оказалось, исход был другой. При моём появлении на глаза Семёнова был первым вопросом, почему я разсчитал Нивировскую. Я ответил, что я являлся боевой эденицой, а не административной и Нивировскую не разсчитывал, на то были хозорганы, которые это зделали. Но Семёнов настаевал [92] на том, что Нивировская была разсчитана по моей инициативе, арестована и выслана. На это я ответил, что Нивировская – дворянка, помещица, связана с контрреволюционной работой, замешана в восстании, поэтому я и настаивал на разсчёте и высылке Нивировской. Об этом мы очень много говорили, покуда Семёнову [93] не надоело.

Главное, что мне бросилось в глаза за увесь мой допрос, это то, что экспронтом Семёнов спросил, сколько мы у Егоршино привезли денег. Когда я сказал, что я не знаю, так как Главком выдал деньги Борисову, а я не знаю, тогда Семёнов с иронией сказал, что у нас денег [94] должно быть 8 мильонов. Тогда я ему заявил, что я не знаю, сколько у Борисова денег, но знаю одно, что когда уезжали из Алапаевска, Борисов деньги здал у кассу штаба дивизии. Тогда Семёнов правой рукой схватил левый ус, заправил у рот себе и отгрыз ус. [95] Между прочим, у Семёнова усы были длинные, получилась, одна сторона усов стала короткой, вторая длинной.

Молчание длилось минут пятнадцать, но в это время телеграфистка, работающая на аппарате стала на меня бросать взгляды и посмеиваться, что сильно меня раздражало и привело у бешенство. Я в то время [96] думал, что этой сволочи я ничего не зделал плохого, кроме того, что уважал, а она, видя последнии, может быть, минуты, надо мной издеваюшься.

Но тут для меня получилась неожиданность. Телеграфистка закончила приёмку телеграммы, передала Семёнову. Семёнов, прочитав телеграмм, сначала побледнел, [97] потом побагровел и крикнул на меня: «Можешь ити». Я спросил: «Куда, у вагон к себе?» Часовой спросил: «Сопровождать надо?» Семёнов ответил: «Он дорогу знает луче тебя». Тогда я Семёнова спросил: «Что за игра?» Семёнов мне только ответил: «Я сказал, ты можешь выметаться хоть к чёрту на кулички». [98]

Когда я вернулся у вагон, тогда все находящиеся у вагоне бросились ко мне, не веря своим глазам, стали осыпать меня вопросами, обязательно старались меня успокоить, так как я крыл матом у бога, Хреста, багородицу того, кто взбредёт на ум. После моего прибытия у вагон к товарищам, спустя минут двадцать, принесли телеграмму, [99] у которой говорилось: «Под личную ответственность начальника передвижения войск. Выбыть Егоршинскому отряду во главе с командиром отряда в Алапаевск, а также умести с отрядом выбыть начальнику передвижения войск. В случае задержки отряда за последствия отвечает начальник передвижения. Срок выбытия [100] к шести часам утра».

На завтрашний день у часов 10 прибыл у Егоршино начальник политотдела дивизии, опросивши некоторых лиц, в том числе и меня, и у часов 12 дня я с отрядом выбыл в Алапаевск, но у моём отряде собралось только тридцать человек. Тут же назначили [101] нового начальника передвижения войск, не помню кого. Сивуху, которого Семёнов вчера собирался разстрелять, назначили комендантом Егоршинского участка, Терпугова комендантом станции Алапаевска. У меня у Алапаевске осталось 20 человек, остальных направили в части. Но у виду того, [102] что я был изнурён и начал психовать, временно до организации отряда, как тогда у шутку говорили, что я на отряде помешался, назначили меня вторым комендантом Алапаевска.

Но я комендантом пробыл не больше четырёх дней, как получил приказ выбыть с остатками [103] людей к Князе-Петровску. Побыв несколько дней у Князе-Петровске, прибыл у Пермь, из Перми у Нытву, там и здал жалкие остатки и часть имущества отряда, и знамя Крестьянского Камышловского полка, но помню, на серой лошади, завяшей у болоте, была найдена привязана знамя Камышловского отряда. [103]

Вот причины, почему откатился отряд до Нытвы. Считает пусть историк трусостью отряда, как найдёт историк , так как я не могу верить, что у штабах нет об отряде документов. Эсли в испарте нет, то только потому, что меня считал убитым, и истины никто подробно описать не мог, [105] а некоторым, пожалуй, и невыгодно. Причём с прибытием нас у Алапаевск на второй день мне мои красногвардейцы доложили, что Семёнова у Алапаевске наши ребята разстреляли.

Всего, что о Семёнове я знал, это одно упустил, одну деталь. При от»езде нас из Егоршина [106] в Алапаевск, за пять минут до отхота поезда Нехонов со своей бандой прибыл на станцию Егоршино. Заранея зная, что я у Егоршине, бросился искать меня по станции. Узнав, что я в штабном вагоне у себя нахожусь, Нехонов, желая убить меня, с наганом вскочил ко мне в вагон, [107] закричал: «Ты, сволочь, меня искал? Я здесь, сведём счёты с тобой!»

Я стоял и рядом со мной стоял заряженный мой японский карабин. Я взялся за карабин и тут же ответил: «Если не удалось тебя мне разстрелять одного, то другим придётся разстрелять тебя и твою шпану». Борис заметил его намерение, стал заходить з заду Нехонова [108] в руке с кольтом, чтобы отрезать путь Нехонову из вагона. Нехонов манёвр Борисова заметил, отступил к выходу из вагона, и тут же тронулся наш поезд. Мы хотели задержать Нехонова, но Нехонов успел ускользнуть и соскочить с вагона.

По прибытии [109] у Алапаевск мы есчё раз настаевали перед Овчинниковым отозвать Нехонова, но Овчинников нас не послушал. Спустя недели две, я услышыл, что Нехонов разстрелял Брилина, Покровского комиссара, передался белым, захватил брони поезд и занял Режевской завод. [110]

Я считаю [в] допущении организации Нехоновской банды виновником Овчинникова, которого предупреждал. Вторым виновником – Макарова и Терпугова как членов ревкома, которые своевременно мне не разрешили Нехонова разстрелять. Терпугов и Макаров живы, но адреса их не знаю.

Одну мелочь чуть не упустил [111] относительно Семёнова. Из разговора с товарищем, работающим в то время в штабе дивизии, мне сказал, что у ту ночь, когда хотел Семёнов меня разстрелять, Семёнов был связавшись с неприятелем, что они зделают наступление на Егоршино у 12 часов ночи. Семёнов нас разстреляет, заберёт [112] наличие нашей кассы, передастся белым. Семёнов – бывший офицер, и Овчинников, кажется, бывший поручик.

Я теперь могу только догадываться, почему уговорили меня уехать на отдых у Глазов, хотя я был действительно больной. У Глазове я не остановился, уехал у Смольный, доложить Зиновьеву об отступлении [113] из Урала, и был брошен на Западный фронт.

Вот всё, что могу написать, как откатился отряд в тыл. Это я писал только действительные факты, которые могут быть подтверждены без комментарии и приписки, сущую правду, памятуя, что не точности и не верному описанию не место, так как [114] могут опровергнуть имеющиеся живые свидетели и обнаруженные документы того времени, поэтому описал, что хорошо помнил, и описывал так, как протекали события.

Я бы очень рад был бы поработать на Урале с тем расчётом, что многое дал для испарта. Пример, я имею газету Егоршинского района [115] под руками, от статья под заглавьем, у которой восхваляют Ирбицкий завод, но от души не умаляя заслуг ирбицов, должен сказать, что у весь 18 год ни одного красногвардейца не видел и не знаю. Там ещё говорится [116] у газете, что они охраняли дорогу, но никогда никто не встретился из охраняющих. Причём, как бы то не было, когда я с отрядом выезжал у Ирбит, разстрелял кулака, никого из красногвардейцев не видал. И мне вот есчё [117] всего интересней, раз был такой сильный отряд в Ирбите, почему Ирбитский совет меня просил, чтобы я с своим отрядом прибыл, подушил кулацкую вылазку.

Причём сообщаю свой новый адрес:

БССР, Осиповицкий район, почта Липень [118]

Начальнику камнезаготовительного участка Павловскому.

При сём высылаю свои фотокарточки

Прошу испарт, после просмотра настоящего матерьяла напишите мне ответ. Предупреждаю, что работа у меня временная, адрес может быть изменён. [119] С ответом не задержите.

С ком.приветом

Бывший командир Егоршинского жел.дор.отряда

Павловский

27/Х 33 года [119об]

 

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.120.Л.38-119об.