Сухарев Юрий
Рубцов В.Н. О моих предках из села Грязновского
Статья была представлена на XV НПК «Возрождение родословных традиций» 8.02.2020 г, п. Рефтинский
В глубине веков мои предки начали продвижение из центральной России на восток, к Уралу, оставляя за собой деревни, названные своей фамилией. Четыре деревни Рубцовых были в Вятской губернии.
В 1451—1505 годах расположенное в верховьях Камы Великопермское княжество было присоединено к Великому княжеству Московскому. Выгодное географическое положение и богатые запасы соляных источников привлекали торговых людей и в 1579 году по первой переписи Перми Великой Ивана Яхонтова укреплённым городом с посадом, числился Соликамск. В нём насчитывалось 190 дворов, 16 соляных варниц, 26 лавок, несколько церквей. 
По переписи И. Яхонтова Рубцовых в районе Соли Камской и Чердыни нет. А вот по переписи М. Кайсарова в 1623 – 1624 г. в деревне Тонковой под Соликамском описаны два двора с крестьянами: двор Сидорко Фёдоров сын Рубцов и двор Родька Ермолин сын Рубцов, да брат его Архипко. Вероятно, вскоре появилась около Соликамска и деревня Рубцова. В XVII веке Соликамск, бывший крупным транзитным и перевалочным пунктом на пути в Сибирь, стал важным экономическим и административным центром. Большую роль в этом сыграло открытие Артемием Бабиновым прямой дороги к верховьям реки Туры и основание там города Верхотурье (1597). [1,2]
Строительство дороги началось в 1595 году и велось на протяжении двух лет.
Будучи гораздо короче использовавшейся ранее дороги, проходившей через Чердынь, она сыграла важную роль в освоении Сибири. В течение двух столетий Бабиновская дорога была единственным маршрутом, соединявшим Европейскую часть России с Азией. По этой дороге доставляли царские указы, денежные средства, почту, по ней ехали посольские делегации и научные экспедиции. По ней русские крестьяне, населявшие Прикамье, отправлялись на поиски свободных земель.
Людской поток по Бабиновской дороге с каждым годом всё
увеличивался. Практически все, кто отправлялся в путь по ней на Урал или в Сибирь, имели дело с ямщиками.
Верхотурье становится центром ямской гоньбы на новой сибирской дороге. Уже в 1598 году из Казани в Верхотурье были переведены шесть семей ямщиков. А в 1606 году, согласно царскому указу об организации ямской гоньбы прибыли пятьдесят ямщиков из Вятки, которые поселились в Ямской слободе, примыкавшей с севера к посаду. Верхотурские ямщики перевозили грузы по шести дорогам: к Соликамску, на Чусовую, в Туринск, Пелым, Лялю, Тагил. За «гоньбу» ямщик получал государственное жалованье (в 1622 году по 15 рублей на человека).
В 1621 году в переписи значатся Дмитрий и Матвей Рубцовы – верхотурские ямщики. Может это братья, а может отец с сыном. Вероятно, они же родственники Рубцовым из-под Соликамска и прибыли вместе из Вятки. У Матвея двор в Ямской слободе. «Дворовому месту длина 12 сажен, поперёк тож. Не промышляет и не торгует ничем. Да у него ж у слободы и вверх по Туре пашни паханые три чети в поле, а дву по тому ж, земля худая, выпаш. Да сенных покосов 60 копен. Пашня лежит впусте, а сенные покосы косит. Да у него ж с Ерёмкою Василевым на Тогуле в Онисимове деревне двор. А у двора пашни паханные на лугу и на дуброве восемь чети в поле, а в дву по тому ж. Заложенные не паханные земли пять чети в поле, а в дву по тому ж, земля добрая. Да сенных покосов на лугу и на дубраве сто семьдесят копен. Да у Матюшки ж с Юшком Колодою под двором на Тогуле реке ез рыбной запирают и рыбу ловят летом и в осень не в большую воду. А оброку с тое пашни и сенных покосов и рыбной ловли нет». Судя по описанию, Матвей на Тагиле уже не первый год. У Матвея сыновья: Елфим и Осип. [3]
К 1680 году им или кем-то из его сыновей на реке Тагиле была основана ямщицкая деревня Рубцова, в которой жил его сын Осип Матвеевич Рубцов с сыновьями: Фомой, Филиппом и Фёдором и племянники Павел Елфимович, Борис Елфимович, Герасим Елфимович и Ярофей Елфимович. [4]
В 1690 году крестьянин Иван Топорков из деревни Топорковой (на реке Мугай) основал деревню Грязнуху в верховьях реки Кунара. Среди вновь прибранных крестьян из деревень на реках Тагил и Мугай была и семья Бориса Елфимовича Рубцова (перепись 1710 г.) [5]
В переписи 1719 года находим в деревне Грязнухе: вместо семьи Бориса Елфимовича – 3 семьи Рубцовых: Козьмы Филипповича с сыновьями Дмитрием (род — 1710 г.), Фёдором (род 1702 г.); Ивана Филипповича с сыновьями Иваном (род — 1706 г.) и Фёдором (род – 1717 г.); Дмитрия Филипповича с сыном Иваном (род — 1717 г.) [6]
В 1719 году в Грязнухе описано 27 дворов (в 1710 – 22). Фамилии большинства крестьян: Кокшаров, Заплатин, Нестеров, Ляпустин, Топорков, Мугайских, Зотиев, Кутенёв указывают на их происхождение из деревень по рекам Мугаю и Тагилу.
В ревизских сказках 1747 года описано 4 семьи Рубцовых. У Ивана Ивановича Рубцова два сына: Тимофей – 4 г. и Дмитрий – 10 лет (родился прим. в 1737 г.) – мой прапрапрапрадед. Некоторые дети из этих 4 семейств в будущем, поселились в соседней деревне – Голопуповой. [7]
Далее точно известно из метрических книг: Василий Дмитриевич Рубцов родился в 1766 году, был женат на Евфимии Титовне 1767 года рождения.
Сын Василия Дмитриевича — Рубцов Фёдор Васильевич (1802 – 1872) был женат на Елизавете Ивановне (Голомолзина) (1802 – 1873).
Их сын Рубцов Захар Фёдорович (1830 – 1907), отставной солдат, участник русско-турецкой войны, был женат на Матрёне Ивановне (Топоркова) (1841 – 1915). Семья у него была большая: 6 сыновей и 3 дочери.
Их сын, мой дед Рубцов Фёдор Захарович (1866 – 1925), отставной унтер-офицер, участник русско-японской войны, был женат на Прасковье Петровне (Нестерова) (1870 – 1954). [8,9]
Их сын, мой отец Рубцов Николай Фёдорович (1905 — 1983), Лауреат Государственной премии СССР, был женат на Лидии Григорьевне (Бакуева) (1910 – 1993).
Таким образом, если учесть, что после моего отца существует ещё 4 поколения, то общее количество за 400 лет достигает 15 поколений.
За семь лет мне пришлось посетить ГАСО почти 200 раз. Я не буду отнимать ваше время на детали поисков, удачи и неудачи при работе с документами, расскажу о родине моих предков – селе Грязновском со слов моего отца.
«По старому административному делению – село [10] Грязновское, Грязновской волости, Камышловского уезда¸ Пермской губернии. Село расположено на великом Сибирском тракте (на большой дороге, как его называли в селе), примерно на середине пути между Камышловом и Екатеринбургом. Свой уездный город Камышлов так и называли – Камышлов, а Екатеринбург, тоже уездный город, называли городом. Из других городов, ближайших к нам, я слышал только о Перми, об Ирбите, Верхотурье и Шадринске. Пермь – это наш губернский город, кое-кто, бывало, ездил туда из крестьян. Кроме того, в Перми была психиатрическая лечебница –«сумашедший дом» и поэтому Пермь часто фигурировала в крестьянских разговорах. Кроме того в Перми, очевидно, при этой же лечебнице была станция, где производились прививки против бешенства. А, надо сказать, что в начале 20 века было много случаев бешенства собак, были случаи, когда собаки кусали ребят, да и взрослых. Укушенные ездили в Пермь на прививки.
Ирбит, или «Ирбить», как его называли, известен был потому, что там ежегодно происходила «Ирбитская» ярмарка». Разговоров о ней среди крестьян было много.
Верхотурье было в почете среди женского населения, потому, что там был огромный мужской монастырь, где хранились мощи святого Семеона-Праведного. На поклонение этим мощам ходило много женщин. Я помню рассказы своей матери о том, как она в молодости ходила в Верхотурье. Из всех рассказов запомнилось, что там растут кедры и, что в монастыре на каждом шагу стояли огромные железные кружки, в которые богомольцы опускали свои трудовые пятаки и копейки.
Шадринск всегда упоминался как степной, урожайный город, где родилась отличная капуста, и водилось множество гусей.
Географическое положение села Грязновского оказалось удачным. На юг от него начиналась лесостепь, а на север сплошной лес Каменской лесной дачи. Через село проходила дорога, соединяющая дачу с Каменским заводом. Дорога эта, особенно в зимнее время, была очень оживлённой, так как по ней доставлялся в Каменский завод древесный уголь, который выжигался на Воронобродских углевыжигательных печах, а до 90-х годов прошлого столетия просто в кучонках среди леса. По этой же дороге после открытия Баженовского месторождения хризотил-асбеста, было организовано сообщение асбестовых рудников со станцией Грязновской, через село проходила и проезжала масса сезонников на Кудельку и обратно, провозились грузы со станции, а обратно везли асбест, упакованный в мешки. Открытие рудников совпало с прокладкой железной дороги Екатеринбург – Тюмень. Станция Грязновская была построена в километре от села. Движение по тракту было интенсивным (особенно до постройки железной дороги), шло много обозов, поэтому в селе было несколько постоялых дворов.
Мои мать и отец ещё помнили время, когда через Грязновское шли почтовые тройки и прогоняли арестантов, часть которых была в кандалах. Мать и отец, будучи молодыми, работали на постройке железной дороги.
Размеры села были внушительные – 300 дворов, мирская церковь, женский монастырь со своей церковью, волостное правление, сельская школа, две купеческие лавки, кабак. Длина улиц по Сибирскому тракту составляла около 3-х километров, а длина всех улиц (краев – как их называли) – 6,5 километров.
Названия улиц: По тракту со стороны Камышлова – «Ключики» и «Гора». От моста до конца села в сторону Екатеринбурга улица называлась «Сипы». Боковые улицы: В верхнем течении реки Грязнушки – «Вересовка» и под прямым углом от Вересовки – «Гусевка». В нижнем течении Грязнушки – «Шарташ», или – «Нижний край». От «Горы» на юг отходит небольшая улочка — «Афонин край», а на север — «Дача».
Земли Грязновских крестьян были расположены на юг от села, по Некрасовской дороге и по обе стороны тракта в сторону Екатеринбурга. Дом моего отца находился на «Горе», через два дома от лавки Грязновского общества потребителей.
Грязновская волость состояла из села Грязновского, деревни Чудовой, деревни Измоденовой и деревни Голопуповой. Часть села в сторону Камышлова, носила название «Ключики». Это была часть не самого села Грязновского, а часть деревни Голопуповой, её выселки. После революции они влились в село. Сама деревня Голопупова была переименована. Крестьяне хотели переименовать её в «Красные Орлы», но власти разрешили им назвать деревню Орловой. Самым значительным зданием в селе было здание Волостного правления. Построено оно было незадолго до Японской войны. Это здание по масштабам села было довольно внушительным, хотя и бревенчатым, но на высоком каменном фундаменте, под железной крышей. Кабак и контора Кредитного товарищества помещалась в одном доме. Это был дом Солдатова Егора. Сам он жил в небольшом доме, на этой же ограде, а большой дом сдавал в наём. Сам же и был целовальником в кабаке.
«Общественная лавка», т. е. лавка кооперативного общества потребителей, располагалась на «Горе», недалеко от церкви, в специально построенном, кирпичном здании. Кооператив был организован, году в 1910 – 12. На вывеске, которую написал машинист водокачки Костя Белозёров, было красиво написано:
«Грязновское общество потребителей», а ниже, мелким шрифтом: «Собирается с силами русский мужик и хочется быть гражданином». Кроме общественной лавки в селе было ещё две лавки местных торговцев: Исакова Алексея Семёновича и Исакова Ивана Фроловича. Оба они друг с другом не ладили, но против кооператива выступали единым фронтом. В селе существовала паровая мельница и лесопилка. После революции они были национализированы, и на этой же территории был построен небольшой маслобойный завод со своей парокотельной.
В окрестностях села было много памятных урочищ. По большой дороге в сторону Екатеринбурга: кромка болота Опашины — покосы с очень крупными кочками – назывались «Могильником». На этой же кромке в семи километрах от села было урочище – «Шаньгин угол». Рядом с ним, ближе к тракту – «Аркадков березник» с «Аркадковым колодцем» и «Аркадковой избушкой».
На речке Кунаре, повыше впадения в неё Грязнушки — урочище «Отопков мост», а ниже Грязновского кордона – «Каменная горка», «Оленья меленка» и «Барма» брод через Кунару. Рядом с трактом, где шла дорога из деревни Чудовой на Измоденовский разъезд, находился «Осинов колок». Тут же на пересечении тракта с дорогой стояла Чудовская часовня. По дороге из Грязновского на асбестовые прииски, по правую её сторону был наш покос и назывался он «Рубцов лог». По кромке Ольховского болота были: «Сорочий лог» и «Безумов лог». Через речку Ольховку мосты имели названия: «Долгий мост» и «Чебаковский мост». А при впадении Ольховки в Кунару место называлось «Калташкин угол». По дороге в сторону села Некрасовского, за железной дорогой были: «Ракманов колок», «Царёв колок», «Мичин березник», «Исаков колодец» и «Рубцов колок», около которого была наша пашня. Это наиболее крупные урочища. А более мелких – тьма: «Васильева редка», просто «Редка», дорога «Журавлиха», «Новины», «Попов покос» и др.
Я не знаю, с каких пор я начал себя помнить. Жизнь текла равномерно и неторопливо. Ранней весной, начинались бегание босиком, игра в бабки на сухих местах, где припекало солнышко. Перечислю «дары природы», которыми мы, ребятишки, пользовались в деревне. Как только сходил снег, принимались за саранки. Хорошо помню, как сосед Иван Савельевич Флягин усадил нас ребятишек на телегу, и мы поехали в «Аркадков березник» копать саранки. Каждый вооружён был сабанной лопаткой. Наелись мы тогда их досыта, да ещё и домой привезли. Потом начиналась пора поедания «берёзовых червяков» и добывания берёзового сока. Берёзовку мы пили в лесу, да и домой приносили. Мать кипятила её в самоваре, и мы пили вкуснейший чай из берёзовки. Дальше шли «пестики» и «крупянки». Крупянки мы собирали, не выходя из села на «старых могилах». Так называлось у нас старое кладбище, расположенное в середине села. Это было довольно мрачное место. Старые, старые сосны. И между ними холмики, с частично уцелевшими крестами. К тому же – на кромке кладбища стояла «катаверная», куда привозили безымянных покойников, найденных где-нибудь на лесных дорогах. Этим, особенно, славилась дорога из Грязновского на асбестовые прииски. Ещё, на «старых могилах», жили совы («рёвы» — по нашему), которые кричали по ночам нехорошими голосами. Туда мы ходили, конечно, только днём. Поздней весной и в начале лета поспевали: кислица, пиканы, дидли. А сколько разных ягод съедалось за лето: земляника, клубника, костяника, брусника.
Ближе к осени – клюква, рябина, калина, вересовые ягоды. Это всё с поля, из леса. А сколько витаминов в своём огороде: репа, морковь, горох, бобы, огурцы. Помидоров мы тогда ещё не знали. Появились они в 1919 – 1920 годах и назывались томаты. Садов тогда не было. Росла, правда, во множестве черёмуха, ели её и в сыром виде и заготавливали на зиму в сушеном виде. А вот смородина была редкостью. Вишня росла только в одном месте – между сёлами Кулики и Каменно-Озерское. Туда за ней ездили, но набирали её не много. При наличии денег – покупали в лавках и на базаре семечки, кедровые, китайские, грецкие, волоцкие орехи, осолотку и рожки. Всё это считалось большим лакомством, кроме подсолнухов, которые росли в своих огородах. Но купленные казались вкуснее.
Припоминаются наши детские игры. Прежде всего, игра в бабки. В этой игре не делились на команды, а играли каждый за себя. Бабки устанавливались на землю «в кон». У каждого игрока был свой панок — это большая бабка, залитая свинцом. Сбитые панком бабки забирались тем игроком, который их сбил. Удачливые игроки уносили домой целые котелки бабок, или тут же их распродавали по 10 шт. на 1 копейку. В праздники, когда в игру вступали большие ребята и женатые мужики, бабки поднимались в цене. Игра становилась азартной. Играли в бабки иногда и зимой. Такая это была интересная игра, что мы играли, бывало, с утра до вечера. Было при этом много крику и даже рёву. И много споров, т. к. судей не полагалось, и каждый доказывал свою правоту.
Игра в бабки не требовала большой подвижности, а вот игра «шариком» сопровождалась беспрерывным беганием. Для игры требовался шарик диаметром 4 – 5 см, который изготовлялся из корня берёзы, высушивался и пропитывался дёгтем. У каждого игрока должна быть своя шаровка. Шаровки изготовлялись из берёзы весной, тоже просушивались и пропитывались дёгтем. Это по существу палка, длиной 50 – 70 см, с утолщённым до 6 – 8 см концом. Для игры шариком требовалась площадка. В самом раннем детстве мы играли на лужке за базаром. А позднее уходили играть в конец «Вересовки» или на «Кошачью елань». При большом количестве играющих гвалт стоял неимоверный на протяжении всей игры. Помнятся такие игры шариком: «в подава», «в катава», «в верхова», «от колодки», «от жерди». Все они имели свои особенности и не писаные правила. Правила эти толковались по- разному и поэтому были беспрерывные споры.
Любимой игрой в летнее время была игра в «сыщики – разбойники». Игра эта была уже не совсем детской. Это была уже школьная или даже после школьная пора. Играть мы уходили в поскотину, в вересовые кусты. В этой игре правила каждый раз мы устанавливали сами. Задача каждой стороны заключалась в том, чтобы выловить, связать и притащить на свой стан как можно больше противников. Доходило дело и до драки. Игра была увлекательная и очень длительная: с утра и до вечера.
Наш, Грязновский престольный праздник — «Митрёв день» был в начале осени. Праздник был весёлый. Во-первых, базар, даже не обычный базар, а целая ярмарка. Продавались привозные яблоки, арбузы, что было нам в диковинку. Приезжие скупщики принимали у населения семена льна и конопли. Около базарных весов стояли 2-х и однопудовые гири. Здесь всегда было шумно: взрослые парни и мужики «на спор» поднимали гири. На перекрёстке улиц: Сипов, Вересовки и Шарташа происходило гуляние – «Луг». На лугу водили хороводы, пели песни, плясали. Тут же приезжие предприниматели устанавливали карусель. У нас на горе, в амбаре у Афанасия Ивановича, тоже приезжие – показывали «Петрушку». Хватало на празднике и всякого бескультурья: пьянство, драки, ругань. В драках иногда происходили и убийства. Каталажки в волостном правлении в дни праздника бывали забиты арестованными. Убийства бывали и не в драках. Уже после революции, году, наверное, в 1920-м в катаверную привезли двух австрийцев – военнопленных. Они были в плену на асбестовых рудниках и после освобождения шли пешком на станцию Грязновскую. Их убили по дороге. Мотивы убийства так и не были разгаданы. Грабить их едва ли имело смысл: у них почти ничего не было – ни вещей, ни денег.
Базар следует описать особо. Каждый вторник в селе был базарный день. Посетить его в этот день, побыть на народе, каждый — стар и мал, считал для себя обязательным. Это касалось не только жителей села, но и соседних деревень – Чудовой и Голопуповой. В лавках располагались торговцы со своим товаром, приезжающие из соседних сёл, а иногда и из отдалённых. Здесь можно было купить всё: одежду, обувь, мануфактуру, всю домашнюю утварь, посуду, конскую сбрую. В других лавках съестное: солёная и вяленая рыба, селёдка, льняное и конопляное масло, всякие крупы, пряники, крендели, орехи, конфеты и т. д. Привозилось для продажи зерно, мука, сено. Приводился и домашний скот. Цыгане торговали лошадьми. В летнее время из деревни «Чебаки» дедушка Кондратий привозил целую телегу живых карасей в крапиве, выловленных в озере Беткулово. Голопуповцы вывозили на базар зерно и муку. Покупателей, наших Грязновцев, они называли «колоботниками». Покупатель муки обязательно плевал себе на ладонь, насыпал щепотку муки и скатывал её в колобок. Вот отсюда и произошло название «колоботники». Припоминается интересный случай. Жил от базара метрах в двухстах Степан Ляпустин, по прозвищу – «Козёл». Был он маленького роста, но коренастый, с большой рыжей бородой. Характером был задиристым, за словом в карман не лез. Беднейший из крестьян, но любитель, неизвестно чем, бахвалиться. Подходит он раз к возу Голопуповского мужика и спрашивает:
— А почём у тебя мука?
— А тебе как, на фунт, или мешком? — с издёвкой спрашивает Голопуповец,
— Ведь у тебя денег-то кот наплакал.
— А можно и мешком. Ты ко мне в карман не заглядывал. — Ну, мешком так мешком. Выбирай любой, вон ты какой могутный – издевался торговец насчёт маленького роста Степана Козла, — бери на спину и тащи домой. Если дотащишь без отдыха – то твоя мука без всяких денег; если же сбросишь дорогой, то двойная цена. – По рукам? – Не долго думая, спрашивает Степан.
Ударили по рукам. Тут же нашлись свидетели, разняли руки. Народу собралось уж не меньше сотни.
– Ну, так, чур, не пятиться, — сказал повеселевший Степан, засунул рукавицы за пазуху, поплевал на руки, взялся за самый большой мешок, весом не менее пяти пудов. – Ну-ка ребята подбросьте на спину. Те же свидетели подбросили. Согнувшись в три погибели, Степан мелким шагом направился домой.
– Мешок – от принеси, ослобони его там, сусеки-то ведь у тебя наверно найдутся пустые, не под мукой! – со смехом кричал Голопуповец вдогонку Степану, явно намекая на бедность Степана. Весь народ высыпал на дорогу, наблюдая за покупателем, а тот дошёл до своих ворот, обернулся и показал кукиш. Немного погодя пришёл Степан обратно, бросил мешок на сани, плюнул на него и сняв шапку, поклонился опечаленному мужику.
– Счастливо оставаться. – С тем и ушёл.
Раздолье ребятишкам было во время праздников. Весенний праздник «Пасха» («Паска», как её называли в деревне) запомнилась хорошо потому, что целую пасхальную неделю нам разрешалось подниматься на колокольню церкви, звонить в колокола. Больше того, мы забирались и выше колоколов, в самый шпиль колокольни, а на чердаке церкви устраивали игру в пряталки. На Пасхе в моде были качели. Почти в каждой ограде, под сараем была качель для ребят, а на улице устанавливались высокие козлы из жердей и на них подвешивались качели для взрослых. Тут же были и пляски под гармошку и хороводы. Любимым угощением в Пасху были крашеные куриные яйца. Ну, конечно во множестве уничтожались орехи, семечки, пряники и дешевые конфеты. На церковной колокольне висело 9 или 10 колоколов разных размеров. Были любители – звонари, умеющие вызванивать даже плясовые мотивы.
В памяти возникает развесёлое время: «Масленица» — старинный многодневный славянский праздник проводов зимы. По церковному он назывался «Масляная неделя» и проходил накануне «Великого поста», который продолжался семь недель перед Пасхой. В течение масляной недели люди вдоволь наедались пищи, в которой большую роль играло коровье масло. Самой распространенной пищей были блины, жареные на коровьем масле. Всю масляную неделю был сплошной праздник. Катались на катушках, ездили по селу на лошадях с песнями, гармошками. Катушки строились очень высокими. Нижняя часть из снега, а верхняя из жердей на высоких козлах. В селе больших катушек было три – четыре. Весь народ был на улице и собирался преимущественно у катушек. Здесь же бывали и драки, и разная «художественная» самодеятельность.
В школу я пошёл на седьмом году жизни. Учительница приняла меня сначала условно – ну пусть пока походит для развлечения. Но не тут-то было. Я как занял место за партой, так с него и не ушёл. Школа наша находилась в Сипах, на усадьбе крестьянина Ильи Фёдоровича Нестерова. Его собственная изба была построена позади школы. Школа была довольно вместительной. Внутри школа делилась пополам широким коридором, на стенах которого были вешалки для нашей одежды («лопоти»). В этом же коридоре мы проводили свои перемены, играли, водили хороводы. По правую сторону располагались квартира учительницы и 2-й класс; по левую – два класса: 1-й и 3-й. Разделялись они занавеской. Преподавание в первом и третьем классе вела Таисия Константиновна Анпенова («Тыс – Кыс»), а во втором классе – Мария Алексеевна Дюрягина («Дюряга»). Таисия Константиновна учительствовала в селе свыше 25 лет, семьи у ней не было ни какой, она была как бы старшей учительницей и жила тут же в школе, А Мария Алексеевна была семейной. Муж её был ветеринаром. Дети их учились вместе с нами: Манька Дюрягина и Колька Дюрягин по прозвищу Ветеринар («Тилинар»). Закон божий у нас в школе преподавал священник отец Вениамин. Сначала, как и полагается, изучали «Ветхий завет», а потом – «Новый завет». Учили и молитвы, из которых до сих пор помнятся «Богородица», «Отче наш».
Когда изучали «Ветхий завет» я пытался задавать попу «каверзные» вопросы, но дома от отца получил такой нагоняй, что больше и не подумал ставить попа в тупик со своими вопросами. Отец у меня аккуратно посещал церковь, пел на клиросе и «читал апостол» во время церковной службы. Школа сразу же меня увлекла. Всё там казалось необычным. Особенно нравилось быть дежурным: вытереть мокрой тряпкой доску, раздать всем ручки, расставить на парты чернильницы – «непроливашки». Из школьных пособий, находящихся в классах запомнились: глобус, карта полушарий и таблица, на которой были крупно напечатаны слова на букву ять. Слов таких было не много, но их надо было знать «назубок».
Таисия Константиновна была учительницей строгой, но справедливой. Больших телесных наказаний не было, но иногда она довольно больно дёргала за ухо, или двумя пальцами сжимала подбородок. Но это применялось только к самым шаловливым. «В угол» и «на колени» она ставила. Также оставляла «без обеда». Это значит, что виновный оставался на час-два в классе после уроков.
Утром мы являлись в школу задолго до начала уроков. Учительница брала колокольчик и в коридоре звонила. К этому моменту мы уже смирно сидели за партами. При появлении учительницы мы вставали, здоровались. Каждый день первый урок начинался с молитвы. Мы стояли лицом к иконе, которая висела в углу класса, и дежурный читал молитву: «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое…» и т. д. Читать нужно было не торопясь, четко произнося слова, при этом соблюдать чисто славянское произношение. Во время большой перемены мы съедали принесенный из дома хлеб и запивали водой из бака с краником.
По воскресеньям мы ходили в церковь к обедне. Это считалось обязательным. В церкви мы стояли рядами. Третьеклассники, два-три человека, допускались в алтарь «читать поминальники». Мне это доводилось делать часто. Священника мы называли «отец Вениамин», дьякона «отец дьякон», а псаломщика звали по имени «Дмитрий Алексеевич». Будучи в алтаре мы наблюдали как отец дьякон, отвернувшись в нишу за иконостасом, пил прямо из бутылки красное «церковное» вино, которое предназначалось для причастия. Делал это он в то время, когда священник находился вне алтаря, на амвоне. Во время «великого поста» мы не ели скоромной пищи, а в конце поста, перед пасхой, «исповедовались» и «причащались». Все эти процедуры имели свои обязательные правила, их надо было твёрдо знать и соблюдать.
Во время первой империалистической войны запомнилась манифестация по случаю занятия нашими войсками Перемышля. Все школьники построились рядами и из школы пришли к церкви. Там после «благодарственного молебна» весь народ вышел на площадь. На площади из лавки была выкачена пустая бочка, на неё взобрался «оратор» из числа грамотных патриотов и зачитал правительственную телеграмму о взятии Перемышля. Мы все кричали «Ура!».
Зимой на «святках» обязательно устраивалась школьная ёлка. Проходила она в волостном правлении. На ёлку собирались обязательно все школьники, а было их в то время человек 75-80. Вокруг ёлки водили хоровод, пели, читали стихи. Каждому школьнику вручался подарок: платок с рисунками, а в платке пряники, орехи, конфеты. «Святки» тоже была интересная, весёлая пора. Из дома в дом ходили маскированные. Мы с ребятами представляли целые постановки. Так, например, мы разыгрывали Сусанина. «Сусанин» в тулупе с большой бородой из кудели, а «поляки» кто в чем, только обязательно с усами из кудели и у каждого на боку «сабля», сработанная из дерева собственными руками.
Я рано узнал всю крестьянскую работу. В поле начал ездить с отцом, наверное, с шести лет. К десяти годам я уже умел запрячь лошадь, умел замешать для лошадей мешанину, смазать телегу, умел пахать, боронить, даже сеять из лукошка вручную, жать, не отставая от взрослых, косить, грести сено, знал и умел выполнять любые операции при молотьбе и т. д. Под Некрасово к «Рубцову колку» в 8-ми километрах от Грязновского ездили всегда с ночевой. Там была наша самая дальняя пашня.
Весна. Как только просохла земля, мы с отцом начинали собираться «на поле», как у нас говорили. Лошадей было – две: «Савраско» и «Карько». Одну из них запрягали в телегу – «кормовик» (формой напоминающий длинную колоду), а вторую – в сабанные передки. На телегу укладывали бороны, сабан, пожитки, харч, из расчёта – на два дня, сено для лошадей. В колок вели две дороги: через «Некрасовскую будку» и через деревню Голопупову. Через деревню дорога была длиннее, но интереснее.
Стан всегда был на одном месте, на бугорке, на краю колка, в окружении кустов и мелких берёзок. Остов балагана из берёзовых палок, сошки для кострища были с прошлого года. Сразу же разводился костёр и на балаган натягивался полог. Стан сразу же приобретал обжитой вид. Отец припрягал к сабанным передкам вторую лошадь и начинал пахать. Мне поручалось насобирать хвороста для костра, что я и делал с большим желанием, облазив все закоулки колка.
В обед съедали что-нибудь приготовленное дома, например, молоко с творогом. А вот к вечеру варили обязательно суп или похлёбку. Чаще всего варили «солонину» — засоленное мясо. Нигде кроме как у «Рубцова колка» я такого супа не едал. Не то чтобы он был очень вкусным, но какой-то особый был у него вкус, чисто полевой. Костёр из берёзовых дров имел свою неповторимую прелесть, какой-то особенный запах дыма.
После того, как отец заканчивал вспашку, наступала моя работа – бороньба. Лошади запрягались в бороны, я садился на переднюю лошадь, и начиналась езда по пашне. Рано утром я мёрз и дремал, а в тепло – распевал песни. Бывало, и падал с лошади, больно ударяясь о комья земли. В этих случаях лошадь, обычно, останавливалась, я снова забирался на неё, и снова начиналась нудная, однообразная работа. Интересно отметить, что теперь, через призму времени, даже и те детские огорчения кажутся приятными.
А спаньё в балагане! Никогда я не спал с большим аппетитом, как тогда. Даже все полевые звуки до сих пор помню. Рядом с колком были покосы, на них всю ночь соревновались коростели, кто кого перекричит. Позже весной кричали перепела – «пить – полоть»! В колке были две лужи – там садились иногда и крякали утки, а на тальнике, что стоял в воде – днём трещали сороки, устраивая свои гнёзда. Где-то изредка кричали журавли. Днём не переставали петь свои нескончаемые песни жаворонки.
В будущем, обычно весной, вспоминая, как крестьяне готовятся к полевым работам, чинят плуги, бороны, подкармливают лошадей, потому, что впереди тяжёлые работы, на меня накатывалась тоска по родным местам. И, интересно, что во всех случаях я хотел бы побывать у «Рубцова Колка».
Январь 2020 г.
Использованная литература:
1.http://zz-project.ru/1579-g-perepisi-solikamska-i-cherdyni Перепись И. Яхонтова
- http://zz-project.ru/1623-1624-cherdynskij-uezd Перепись М. Кайсарова
- Перепись Верхотурского уезда М. Тюхина 1624 г. РГАДА. Ф. 214, опись 1, дело 5.
- Переписная книга Верхотурского уезда Л. Поскочина 1680 г. РГАДА. Ф.214, опись 1, дело 697.
5.http://census1710.narod.ru/perepis/214_1_1524.htm Переписная книга И. Томилова. Сибирская губерния, Тобольский уезд, деревня Грязнуха – 1710 г.
6.ГАСО. Ф 24, опись 1, дело 1.
Переписная книга Тобольского уезда 1719 г.
- Ревизские сказки 1747 г. РГАДА. Ф.350, оп. 2, дело 899.
- ГАСО. Ф. 6, опись 2, дело 432.
Исповедные ведомости церквей г. Камышлова и Камышловского уезда. 1809 г.
- ГАСО. Метрические книги Богородицкой церкви села Грязновского.
Фонд 255, опись 1, дело № 1, № 15, 32, 33
Фонд 6, опись 1, дело № 354, 357, 364, 365, 370, 372, 373,
377,379, 389.
Фонд 6, опись 7, дело №263, 264.
Фонд 6, опись 11, дело № 344.
Фонд 6, опись 9, дело № 371, 423, 472, 481.
Фонд 6, опись 16, дело № 18, 47, 64, 74, 88, 96, 105, 131, 135, 143.
- Воспоминания Н. Ф. Рубцова о селе Грязновском – 1976 г.
Архив В. Н. Рубцова.
