Сухарев Юрий
Рубцов В.Н. Село Грязновское. Начало 20 века
Дом моего деда, Фёдора Захаровича находился через два дома от лавки Грязновского общества потребителей. Он был построен дедом после его возвращения с Русско – Японской войны на месте старой избы на три окошка прадеда Захара Фёдоровича. Дом был уже пятистенным .
Из воспоминаний моего отца Николая Фёдоровича: «До мельчайших подробностей я запомнил свой дом. Это был обычный крестьянский «пятистенок». Сначала при входе – сенки, направо – дверь в чулан.
В избе, при входе – вправо, помещалась огромная русская пекарная печь. Рядом с ней «голбчик» — это такая лежанка на высоте метра полтора от пола. Под голбчиком стояла «лохань», над ней висел «рукомойник» (умывальник). Рядом – вход в «голбец» (подполье). Это западня, на некотором возвышении над полом. На кромке печи лежала широкая, всегда тёплая доска «ленивка». «Ленивка» и «голбчик» — это любимые места отдыха старших.
Ребятишкам милее были полати. Здесь было более просторно. Это было место, где в детстве пришлось спать и играть. Мне приходилось падать и с «голбчика» и с полатей. Запомнилось на всю жизнь.
Место впереди печи, собственно кухня, называлась «середа». Через неё был вход в горницу. «Середа» отделялась занавеской. На «середе», около печи «лавка» называлась «залавок». На «середе» стоял обязательный «треног» (кадка для воды). Тут же имелась откидная «столешница» для раскатывания теста и «сельница» с мукой, на гвоздике висело сито для просеивания муки. Тут же стоял самовар, стояла «квашня» и лежали «мутовки».
Сколько припоминается всяких деревенских названий, связанных с русской пекарной печью:
«Шесток» — место перед топочным отверстием («устьем»). Для закрывания «устья» имелась железная «заслонка» с ручкой. Нижняя плоскость внутри печи называлась «под». После того как топливо прогорало, угли загребались в «загнёту» или в железную «тушилку», которая всегда стояла около печи. «Под» вычищался от золы «помелом», на него высаживались для выпечки калачи и булки, а потом сюда же ставились горшки и чугунки для варки пищи, или просто для нагрева воды. Ниже «шестка» помещался «подпечек». Здесь хранились «ухваты», «помело», сковородник и клюка.
Выше «шестка» в «челе» были устроены «печурки» для хранения мелкого кухонного инвентаря и спичек. В верхней части «чела» — вьюшка для закрывания трубы, А ещё выше «самоварник» — вьюшка для установки трубы от самовара.
В левом переднем углу избы висели иконы. На «божнице» за иконами хранился «поминальник» и восковые свечи. Перед божницей висела «лампадка», заправленная «елеем» — специальным маслом. «Елей» покупался в церкви у церковного старосты. Там же покупались восковые свечи и «ладан».
Вдоль стен в самой избе сделаны были широкие «лавки» — сидения. Часть лавки у задней стены, при входе, называлась «коник». В нашей избе, как и во всех избах села, имелась «зыбка» для укачивания ребят. Подвешивалась она на конце «о́чепа», просунутого в кольцо, закрепленного в матке. В качестве «о́чепа» использовалась березовая жердь.
Всему было собственное место. Так под полатями в стене были воткнуты – шило, хомутная иголка, висели «верви» для починки обуви. Тут же, на специальном крючке, висели «рукотерники» (полотенца): синее для рук и белое для лица. Оба, конечно, холщёвые, самодельные.
Не менее отчетливо помню я наш двор, до последнего закоулка. Это потому, что с малых лет мне пришлось мести в ограде, за оградой, убирать навоз в пригоне, в задней ограде, в конюшнях. Зимой весь двор очищался от снега, а снег вывозился к дороге в «коробках», а чаще «доской» — специальным остроумным приспособлением, запряженной лошадью».
В этом доме жила семья брата моего деда – Петра Захаровича. Семья у него была большая: семь сыновей и две дочери. Один из сыновей, Павел Петрович в будущем стал генералом. В 50-е годы часто приезжал сюда из Харькова.
Недалеко от этого дома стоял дом Земского начальника.
Из воспоминаний Н. Ф. Рубцова:
«Не помню, по окончании – ли школы, или на другой год после неё, я месяца два «служил» в канцелярии Земского начальника Солнцева Григория Ивановича. Нас там было несколько таких гавриков. Работа была не сложная: подшивали бумаги в дела, писали приходящим мужикам прошения и др. Канцелярия была в двух комнатах полуподвального этажа, а вверху была квартира начальника. В дальней комнате был кабинет, а во второй комнате, проходной, стоял большой стол, вокруг которого и сидели мы, служащие. Из небольшой прихожей была лестница в квартиру. Земского начальника мы называли: «барин», «Ваше благородие», а чаще по имени, отчеству – Григорий Иванович. Он был очень хороший человек, не гнушался с нами разговаривать, как и его жена — Нина Ивановна. Она часто спускалась вниз и разговаривала с нами. А вот кухарка частенько нами командовала, заставляла носить воду, выносить помои и т. д. Не помню, при каких обстоятельствах закончилась моя «служба» у земского начальника, он дал мне 3 рубля и я сияющий принёс домой свою первую зарплату.
После учёбы в Камышлове в 1917 – 1918 годах, зимой 1918 – 1919 годов я учился в своём селе, где открылось такое же, как в Камышлове ВНУ (высшее начальное училище). Интересно отметить, что это новое училище помещалось в квартире бывшего Земского начальника. Классы располагались в самой квартире, на верхнем этаже. Что стало с Земским начальником, куда он девался из Грязновского, я так и не знаю. Из его имущества в школе осталось только пианино, на котором играла одна из учительниц – Эльза Эдуардовна. Что там нам преподавали и как мы учились – всё выветрилось из головы».
Из воспоминаний Н. Ф. Рубцова:
«Всю масляную неделю народ был на улицах, собирались преимущественно у катушек. Здесь же бывала разная «художественная» самодеятельность. Один такой «номер» наблюдали не далеко от базара. Снегу было много. Тем и интереснее был этот «номер».
А было так: Смотрим, по дороге идёт лошадь, запряженная в телегу. За телегой привязана вторая лошадь, запряженная в сабанные передки. На телеге лежат две бороны, сабан, а сверху сидят двое: Вересовский (так называлась одна из улиц) мужик Иван и парень его Сёмка. Не вступая в разговоры с народом, Иван остановил лошадь, свернув в сторону от дороги, выпряг её и припрёг на пару с той, которая была запряжена в передки. Потом он приладил к передкам сабан, снял шапку, перекрестился на восток и начал пахать снег. Всё это на полном серьёзе.
Народу набралось видимо невидимо. Вокруг артистов образовался широченный круг. А между тем действие разворачивалось. Сёмка оказался тоже «артистом» не хуже отца. Оставшись у телеги один, он снял с неё бороны и прилёг на телегу якобы отдохнуть. Потом поднялся, потянулся и закричал: – Тятя! Обедать-то скоро будем? Отец остановился, посмотрел из-под руки и ответил: — Эк те не терпится! Вот допашу леху, тогда и пообедаем. Ты молоко-то поставь под телегу, а то шибко нагреется на солнышке-то. Ни Иван, ни Сёмка не отвечают на реплики зрителей, как будто они действительно одни в поле. Наконец Иван закончил пахать. Выпрягли они лошадей, поставили их к телеге кормить, а сами, расстелив полог, уселись хлебать молоко. Да ведь не просто сели, а сняли шапки, перекрестились на восток, как это обычно бывает. Потом нарезали хлеба, вытащили из мешка деревянные ложки, налили в чашку молоко и давай хлебать. Кругом смех стоит как на настоящем представлении.
Но на этом дело не кончилось: это было только первое действие. Поевши молока, Иван с Сёмкой запрягли лошадей в бороны, Сёмка залез на вершну и начал боронить. Иван потоптался у телеги и завалился на неё, как бы поспать. А потом, накинув на шею лямку, подвесил впереди себя лукошко и начал ходить по «пашне», имитируя сев зерна. Сёмка боронит и во всю голову песни орет.
Это действие продолжалось не долго. Перепрягли они лошадей – одну в телегу, другую в передки, уложили на телегу бороны, сабан, сами уселись сверху и поехали домой. Только отъехав от народа метров сто, оба обернулись, сняли шапки и раскланялись. Разговоров об этом спектакле хватило надолго.
Весной 1917 года у нас в селе была манифестация по случаю свержения самодержавия. На площади перед церковью стояла бочка, и на ней кто-то из служащих лесничества выкрикивал «революционные» лозунги. Вот это и была февральская революция. Не помню, где были в это время волостной старшина, урядник и земской начальник. Наверное, тут же на площади. В общем, особых изменений в общественной жизни села тогда не произошло.
Летом 1918 года, когда белые занимали наши места, отец забрал нас (меня и моих сестер) и на лошади мы уехали в лес, на «Безумов лог». Там стояла изба одного Грязновского мужика, который выселился из села и жил там с семьёй и со своим хозяйством. Там, около этого дома мы поставили палатку и в ней жили. Это называлось у нас – «спасаться». Многие выехали тогда в лес, так как боялись, что в Грязновском будут бои. Но боев в селе и около него не было. Моя мать и бабушка в это время были дома.
С «Безумого лога» мы слышали орудийные выстрелы где-то по направлению Егоршино и Сухого лога. Домой мы вернулись, когда там хозяйствовали белые.
В селе появились колчаковцы, проходили какие-то чехословацкие части. Началось вылавливание Советских работников и просто сочувствующих Советской власти. В один из жарких июльских дней в здании волостного правления состоялся «суд». Согнали население. Народу набралось много, полное здание, да и вокруг него были толпы. «Суд» проводил отряд поручика Бирюкова. Из всех задержанных двух человек отпустили, а двух человек взяли на поруки. Эти отпущенные и взятые на поруки тут же скрылись из села и не появились до прихода красных в 1919 году.
Пять человек из задержанных были посажены на телегу и под усиленным конвоем увезены из села на расстрел. Мне было тогда 12 лет, но я всё живо помню. Приговоренные попрощались с родными. Уже когда этот поезд тронулся, один из них – Василий Солдатов громко произнес: «Прощайте, товарищи!». Их расстреляли в районе Барабинской будки, что в 2-х километрах от станции Грязновской в сторону Богдановича.
Расстреляны были:
1.Матрос Заплатин Александр Демьянович;
Солдаты, вернувшиеся с фронта:
2. Солдатов Василий Егорович;
3. Нестеров Фёдор Михайлович;
4. Бирючев Карпей Александрович;
5. Башкиров Михаил Ильич.
Через 2-3 недели снова были расстреляна группа людей, на этот раз в березняке, около западного семафора станции Грязновской.
Расстреляны были:
1. Заплатин Евгений Григорьевич – военный комиссар асбестовых рудников; 2. Голошейкин Иван Иванович – председатель Совета рабочего контроля асбестовых рудников;
3. Измоденов Иван Севастьянович;
4. Измоденов Егор Иванович;
5. Измоденов Володя, 14-летний подросток, брат Измоденова Ивана Павловича – Председателя Грязновского Волисполкома, погибшего в бою около станции Егоршино.
При отступлении белых в 1919 году меня, 14-летнего и всех моих сверстников, наравне с взрослыми, белые забрали на рытье окопов. Наступление красных шло со стороны Белоярского, поэтому нас угнали к «Осиновому колку» на Сибирском тракте, где мы и рыли окопы весь день и всю ночь. Но боев тут так и не было. Отступление белых было стремительным.
Отца на лошади забрали «в подводы», он доехал до Камышлова и оттуда ночью скрылся. Домой приехал какими-то боковыми дорогами, забрал вторую лошадь и уехал в лес. Домой вернулся, когда в селе уже были красные.
Через год, когда наши места были освобождены от колчаковцев, все расстрелянные были перезахоронены в одну братскую могилу около монастырской церкви.
В эту же братскую могилу был перезахоронен и Измоденов Иван Павлович. Позднее здесь же были перезахоронены ещё четыре человека, погибшие в других местах.
Все последующие годы во время революционных праздников на братской могиле состоялись митинги. Произносились речи, и пел наш клубный хор. Иногда производился салют из ружей и винтовок».
При подготовке доклада использованы фото из интернета и из личного архива В. Н. Рубцова.
Статья представлена на НПК «Возрождение родословных традиций» 26.02.2022 г, п. Рефтинский.
