Сухарев Юрий
Гилёв Н.К. Моя семья (отец)
Предисловие
Отец мало что рассказывал о своей жизни, только при случае вспоминал некоторые события. Помню, как-то под настроение показал нам с Сашкой Киреевым ружейные приёмы: «На плечо», «К ноге», «На караул» и «На руку», используя при этом подручное средство – кочергу.
Было мне тогда 17 лет, я получил приписное свидетельство от военкомата, и разговор шёл об армии. Мы стали спрашивать, за что им были получены Георгиевские кресты, и он рассказал о пленении полковника и об атаке на пулемёты.
А вот когда приезжали зятья, то застольные беседы длились долго и под рюмочку отец мог предаться воспоминаниям, тем более что сами зятья просили его об этом, им было интересно слышать, как люди жили при царе, о 1-й мировой и Гражданских войнах, о работе на железной дороге.
Единственная тема, которой он не любил касаться, это ГУЛАГ.
Я вертелся всегда неподалёку и, хотя был мал, но тем не менее что-то запоминалось, особенно то, что касалось войны. В дальнейшем, когда я начал исследовать его военную биографию, то многое из рассказанного подтвердилось документально.
Внешне отец был худощав, но жилист, высокого роста, волосы уже были седые, глаза голубые. Речь его была литературно-правильная, но иногда вставлял в неё простонародные слова: «литовка», «намедни», «елань», в гневе мог и матерком пустить. Курил, бросал, потом опять начинал курить, но после 70 лет окончательно бросил. Выпивал крайне редко, в основном с приездом гостей, что случалось 2-3 раза в год, всегда соблюдал норму, никогда не напивался.
Сожалею, что не расспрашивал его подробней, и только много позже ко мне пришло понимание, что отец, прожив длинную жизнь, являясь участником и свидетелем исторических событий, сам был частью истории и носителем ценной исторической информации.
Гиль»: 1. Мятеж, смута
2.Шутник, балагур
Словарь В. Даля
I
В 1734г. по указу В.Н. Татищева в месте слияния рек Сылва и Сарга был заложен казённый железоделательный завод. Постепенно вокруг завода образовалось поселение – село Сылва, вошедшее в Кунгурский уезд Пермской губернии. Завод вырабатывал кричное железо, а во второй половине ХIХ века и прокатное листовое, продукция завода была высоко оценена на Парижской выставке 1889г. В 1910г. завод закрыли, оборудование передали частично на Ревдинский и ВИЗовский заводы.
В этом селе 7 января 1889г. родился мой отец, Константин Николаевич. По семейной легенде фамилия Гилёвых на заводе пошла от прапрадеда Осипа, попавшего на завод после участия в Пугачёвском бунте. Многие участники бунта, имевшие «малые вины» были «драны и отданы в заводские работы навечно». В многодетной семье (пятеро детей) заводского столяра Николая Тимофеевича и его жены Евгении Емельяновны (в девичестве Усольцевой) мой отец был старшим ребенком и познал труд с малых лет. С отличием закончил заводскую 4-х классную школу. Среди сверстников слыл заводилой, был бойкий, худощав, но физически развит. Сохранил на всю жизнь солдатски прямую выправку, физическим трудом занимался до глубокой старости.
О своём детстве и жизни на заводе он рассказывал немного, некоторые интересные эпизоды сохранились в моей памяти:
— жил у них в заводе хромой отставной солдат по кличке «Уже», которого прозвали из-за того, что в разговоре он к месту и не к месту употреблял это слово. Заводская ребятня встанет возле его избы и давай тянуть детскими голосами: «уже-е, уже-е-е!». Солдат выбегал из дома, ругался, но никого поймать не мог — дети со смехом разбегались. Наконец, ему это надоело, и он пожаловался родителям озорников, тех, конечно, выдрали, но спустя некоторое время всё начиналось вновь. Такие вот были развлечения в то время.
— в заводской школе учителя были строгие, во время урока такая тишина стояла, что муха летит — было слышно. Арифметику преподавал отставной офицер и, если кто-то начнёт шуметь или баловаться, то он подходил и бил линейкой по щеке. Особо «отличившихся» ставили в угол на горох, но розгами не секли. Учителей все очень уважали, они учили детей хорошо, полученных базовых знаний отцу хватило для дальнейшего саморазвития.
— у всех заводских ребятишек были уличные клички, Отца звали «Гиляк», а происхождение её было таково: в школе учили в стихотворной форме перечень народов Российской Империи, в числе прочих упоминались и «гиляки», современные нивхи. По созвучию фамилии кличка и приклеилась. У других было похуже: «Макся-горшок», «Васька–пескарь», «Митька-редька» и т. д.
— на завод приехал новый управляющий и подружился с местным батюшкой, стали ходить в гости друг к другу. Жене управляющего приглянулся поповский сибирский кот, большой и пушистый. После долгих упрашиваний матушка сдалась и подарила кота. Когда слуга, принесший кота, вытряхнул того из мешка, то кот, ошалевший от путешествия, заметался по квартире. По случаю летней жары печи в доме не топились, и дверки их были открыты для проветривания. Кот нырнул в одну из дверок и, выбравшись по трубе, убежал домой. А там он, как был весь в саже, занял к ужасу попадьи своё любимое место на её белоснежной постели. Заводской люд долго над этим потешался, попадья злилась, дружба с управляющим расстроилась.
— будучи уже парнями, как-то возвращались с посиделок и увидали свет в окне избы бобылки. Подкрались поближе и увидели сквозь щели занавески, как женщина, задрав рубаху, при свете керосиновой лампы осматривает своё тело. Мой отец потихоньку развёл меха гармони и, нажав на все клапана, с силой их свёл. Гармонь рявкнула, баба взвизгнула и упала, повалив лампу. Начавшийся пожар потушили, всей компании оболтусов потом досталось, а больше всех озорнику Косте.
Завод же в начале XX в. пришел в упадок, работы не было, и отец устроился на Пермскую железную дорогу на ст. Сарга ремонтным рабочим в мае 1907г.
II
1 ноября 1911г. был призван на военную службу и попал в 6-ой стрелковый полк 2-ой стрелковой бригады 14-го армейского корпуса. Полк был расквартирован в городе Кельце Варшавского военного округа Царства Польского. В полку отец быстро стал на хорошем счету: принимал участие в стрелковых и гимнастических соревнованиях, получал призы, жетоны за отличную стрельбу.
Константин Николаевич стоит справа. 1912г.
Уже близился конец службы, как началась Первая мировая война. О её причинах, со слов отца, в окопах среди солдат ходила такая байка: приехал Николай к Вильгельму, ну, выпили, закусили, и нашему захотелось по нужде. Проводили его до нужника, а там блеск-красота! Все механизировано: машинка портки скинула, усадила и после бумажкой мягкой попользовала. Культурная нация! Потом Вильгельм в Россию в гости приехал, и тоже в нужник захотел. Смотрит: стоит будка деревянная, очко вырублено – эх, Россия! Справил нужду, и тут ему по заду мягкой бумажкой! Изумился Вильгельм, дай-ка гляну, что тут за механизм у русских имеется. Только нагнулся в очко глянуть, а ему по усам этой же бумажкой! Оказывается, там сидел солдат гвардейский, который подумал, что одного разу мало и надо еще. Обиделся Вильгельм до смерти, уехал к себе, не попрощавшись, и объявил войну России.
Война же началась не на шутку жестокая, максимально начиненная техникой того времени: тут и пули разрывные, и «чемоданы» тяжелой артиллерии, масса пулеметов, аэропланы с бомбами.
Константин Николаевич слева. 1914г.
6-ой стрелковый полк получил боевое крещение в составе Юго-Западного фронта, когда фронт по приказу Главкоюза Иванова Н.И. 10 августа 1914г. перешел в наступление.
Из послужного списка
«Наградной список нижних чинов 1-ой роты 6-го стрелкового полка за бой у д.Липа 30 августа 1914г.
…стрелок Константин Гилёв представлен к Георгиевскому кресту 4-ой степени. «Во время атаки в штыки окопа, занятого австрийской пехотой, первым бросился в окоп, ободряя товарищей возгласом и размахивая фуражкой». П.п.1 и 4 параграфа 67 Георгиевского статута.
Командующий ротой штабс-капитан Лускин.»
(В этом бою героически погиб командир полка, полковник Владимир Павлович Ганенфельдт. Возглавив штыковую атаку, он был ранен пулей в живот и через 5 дней скончался. Прим. автора)
«Наградной список нижних чинов 1-ой роты 6-го стрелкового полка за бой у д.Мендзыгорж 21 октября 1914г.
…стрелок Константин Гилёв представлен к Георгиевскому кресту 3-ей степени. «Вызвавшись охотником произвести разведку неприятельского окопа, расположенного на опушке леса, что к югу от д.Голенбев, совершил таковую с полным успехом под ружейным и артиллерийским огнем». П.16 параграфа 63 Статута».
Возможно, что об одном из этих боев и рассказывал отец, а я по памяти постараюсь воспроизвести подробности. «Мы наступали через редкий лес, деревья были могучие — не обхватишь. Как только вышли на опушку, ударили пулеметы, полк залег. Я, было, бросился за ближайшее дерево, но там уже занял место N (фамилию не запомнил – прим. автора), и он закричал: «Уходи, тут место только для одного»!». Пришлось упасть ничком, т.к. пули густо шли поверху, и некоторые взрывались о деревья. Это были разрывные пули «дум-дум». Лежу, матерюсь на N, вот, сволочь, за деревом бы трое уместились! Вскоре огонь стал стихать, и N, сидя на корточках, высунулся из-за дерева посмотреть. В это время ему в пах попала разрывная пуля. Он закричал: «Гилёв, помоги!», а меня такая злость взяла и на N, и на австрийцев, что я вскочил и очертя голову с криком «Ура!» кинулся вперед из леса. Перед опушкой был луг, а далее, вроде, насыпи-плотины, откуда и велся огонь. Я пробежал половину расстояния, как огонь прекратился. Вскочив на насыпь, я увидел австрийцев, прикованных цепями к пулеметам. Они закрывали головы руками и плакали. Я мгновенно сдернул фуражку, насадил ее на штык и стал размахивать. Полк поднялся и пошел вперед. За это мне дали Георгия». Я с детским любопытством спросил у отца: «А, что, пулеметчиков ты убил?». «Нет». «А почему?». «Так они же сдались, ведь тоже люди, жалко их было…». Сейчас я понимаю, как трудно было в этой бойне сохранить человеколюбие, и слова отца: «они ведь тоже люди» мне открывают многое на нравственность русского солдата.
Конечно, это несравнимые вещи, но в движении реконструкции мне дважды доводилось брать пленных, и в безоружном я видел человека, а не врага. Меня, да и многих русских, глубоко возмутило поведение австрийцев, когда моего пленного, переданного им, они взялись расстреливать на наших глазах. Было это в Италии в 1999г. в ночном бою в крепости Поццоло-Формигаро при Нови. Я вступился за французского солдата, его не расстреляли. (Этот случай подробно описан в главе XII моей книге «Эхо баталий» прим. автора)
Другой поступок отца также характерен облику русского солдата, щадящего поверженного противника. Как-то я спросил, был ли он ранен. Усмехнувшись, он показал старый шрам на костяшках кулака правой руки и рассказал: «При наступлении на фольварк из огорода, где росла синяя капуста, раздался частый винтовочный огонь. Мы залегли и стали отстреливаться. Через некоторое время стрельба прекратилась, и на ноги поднялись несколько мадьяр в синих шинелях (из-за капусты их не было видно). Стоят, смотрят на нас, винтовок не бросают, но видно, что кончились патроны. Я кричу: «Ребята, не замай, они уже не бойцы, возьмем в плен!». Подходим к ним, а они держат винтовки штыками на нас и молчат. Я стал им показывать, мол, кладите винтовки, сдавайтесь, руки поднимите, а они как бараны уставились и не двигаются. Я им и так, и этак, а ближе подойти опасно, вдруг пырнут. Ребята стали затворами щелкать, мол, сейчас мы их уложим к австрийской матери. Я же кричу: «Совесть у вас есть? Ведь они тоже христианские души, более уж не воины, грех убивать безоружных!». Ребята говорят: «Вот, и толкуй им сам, а нам наступать надо». Еще какое-то время я с ними побился, потом вижу, поняли мои мадьяры, что от них надо, положили винтовки и подняли руки, а один скалится. От всего пережитого и от злости на их тупость (ведь мы могли их убить!) я подошел и как дал ему в зубы, что тот с ног слетел. Вот отсюда и этот шрам, единственное ранение за всю войну. Мадьяр отправили в тыл, и они все мне кланялись и что-то говорили. Язык-то у них тарабарский, я ничего и не понял. А были такие ухари-ребята, что, увидев часы на руке у немца, когда он поднимал их, сдаваясь, стреляли, лишь бы часы себе забрать. Таких, бывало, свои же и кончали в бою, мародёров мы презирали».
Из послужного списка
«Приказ по 6-му стрелковому полку №11 10 января 1915г.
Параграф 7. Нижепоименованные нижние чины, как награжденные Георгиевским крестом на основании параграфа 96 Статута переименовываются в ефрейторы:…1-ой роты стрелок Константин Гилёв. Параграф 11. Ефрейтор 1-ой роты Константин Гилёв, как имеющий Георгиевский крест 3-ей степени на основании параграфа 96 Статута произведен в младшие унтер-офицеры.
Командир полка полковник Иванов И.В.»
«Приказ по 6-му стрелковому полку №25 21 января 1915г.
Параграф 2. Нижепоименованные нижние чины за выдающиеся подвиги храбрости и самоотверженности, оказанные ими в бою против неприятеля, награждены Георгиевскими медалями:…10. Стрелок Константин Гилёв – Георгиевская медаль 4-ой степени №160610.
Командир полка полковник Иванов И.В.»
«По 2-й стрелковой дивизии № 152
Представить младшего унтер-офицера Константина Гилёва к Георгиевской медали 2-й степени. Представление направлено начальнику 2-й стрелковой дивизии за № 2770 от 9 ноября 1915г.» ( в 1915г бригада была развёрнута во 2-ю стрелковую дивизию ).
По воспоминаниям отца командир полка был честный, добродушный человек. Распекая кого-нибудь, он крякал и укоризненно говорил: «Что ж ты, батенька мой, проштрафился? Негоже, батенька, негоже». Распекал виновного отечески, не оскорбляя человеческого достоинства. В полку Ивана Васильевича все уважали и любили. Он принял полк после гибели прежнего командира – полковника Ганенфельдта В.П.
Из послужного списка
«Приказ по 6-му стрелковому полку №27 22 января 1916г. Позиция в районе д.Раранче.
Параграф 2. Нижепоименованных нижних чинов с сего числа полагать в месячном отпуске. Исключить их при полку с провиантского, приварочного и чайного довольствия:…1-ой роты младший унтер-офицер Константин Гилёв.»
«Приказ по 6-му стрелковому полку №70 25 февраля 1916г.
Параграф 6. …возвратился из отпуска в срок с 21 февраля».
Возможно, к этому моменту относится утеря Георгиевской медали 2-й степени. « Был в отпуске с фронта, под вечер возвращались из гостей, и неподалёку от дома, в логу, пристала местная шпана. Слово за слово, мол, чего тут ходишь с царскими цацками, щас отымем. Ха, цацки! Мне их дали за защиту Родины и не вам шпане их снимать! Послал их куда подальше, а они попробовали силой награды отнять. Тут я шашку из ножен выдернул и закричал, что зарублю любого, кто посмеет это сделать. Шпана испугалась шашки и убежала. Но когда я вынимал шашку, то сгоряча зацепил эфесом за орденскую колодку, и медаль 2-й степени сорвал. Сколько потом в снегу не искали – не нашли. А медаль этой степени была золотая». (Георгиевские кресты и медали 1 и 2 степеней были золотые, а 3 и 4-й серебряные. Прим. автора)
Из послужного списка
«Командир 1-ой роты Командиру 1-го баталиона
6-го стрелкового полка
«15» мая 1916г.
№112
Действующая армия
Рапорт
Прошу ходатайства о переименовании в старшие унтер-офицеры младшего унтер-офицера вверенной мне роты Константина Гилёва, как по своим служебным, так и по нравственным качествам вполне заслуживает означенного ходатайства. Унтер-офицер Гилёв из действительных нижних чинов срока службы 1912г. Взысканиям не подвергался. Имеет Георгиевские кресты 4-ой и 3-ей степеней и Георгиевские медали 4-ой, 3-ей, 2-ой степени.
Вр. Командующий ротой подпоручик Львов» (д.106 л.264 РГВИА)
«Приказ по 6-му стрелковому полку №172 17 мая 1916г. Позиция у м.Олыки.
Параграф 2. По ходатайству ближнего начальства и имеющуюся в роте вакансию младший унтер-офицер 1-ой роты Константин Гилёв переименовывается в старшие унтер-офицеры.
Справка: рапорт командира 1-ой роты с.г. за №112.»
«Пошли мы в большое наступление, гоним австрияков везде — бегут, сдаются. Однажды наступали по какому-то полю, идем цепью в горку. А на поле небольшие копны соломы везде стоят. По уставу я должен проверять все скрытые места, что поблизости окажутся. Бегу и тычу штыком в попадающиеся копны. Добежали до верха горки, и только я собрался штыком копну проверить, как вдруг она зашевелилась и стала вставать. Сначала я опешил, а потом увидел, как из-под копны, из окопчика встает важный такой австрийский офицер, весь в орденах, и поднимает руки. Я ему показываю, мол, снимай оружие. Он понял и снимает с себя портупею с саблей и пистолетом, бинокль, а сам приговаривает: «Бита, бита» (bitte – пожалуйста) и на винтовку показывает, мол, не стреляй в меня. Какое там стреляй! Ежели такого пленного взять подфартило, а вдруг еще генерал! Намотал я всю его амуницию на руку и повел в тыл. Откуда ни возьмись, летит казак и хочет пикой колоть моего пленного. Я направил на него винтовку и закричал: «Пошел прочь к такой-то матери, застрелю! Мой пленный, не дам убить!» Казак изматерился и ускакал, а пленный оказался штабным полковником, под копной у него был наблюдательный пункт. Дали мне за него Георгия».
Вероятнее всего этот эпизод относится к «Брусиловскому прорыву» 22мая (по старому стилю) 1916г. 6 стрелковый полк, в котором служил отец, входил в 8-ю армию, которая и осуществила этот прорыв.
Из послужного списка
«Список знаменного взвода 6-го стрелкового полка январь 1917г.
- Старший унтер-офицер Константин Николаев Гилёв
2 креста, 3 медали №№137692; 20276; 160610; 33234
Медаль 2-ой степени за 4 октября 1915г. (д.113 л. 315 РГВИА)
№49 Знаменосец старший унтер-офицер Гилёв
Георгиевские кресты 4-ой степени №137629; 3-ей степени №20276
Георгиевские медали 4-ой степени № 160610; 3-ей степени № 33234
Георгиевские кресты 4-ой и 3-ей степеней и медали 4-ой и 3-ей степеней приказ по XIV армейскому корпусу за №156; №20.
О награждении Георгиевскими крестами не объявлялось. Георгиевские медали – приказ по 8-ой армии №1100. Испрашивается серебряная медаль шейная на Станиславовской ленте «За усердие» за 3-ий период со старшинством с 1 января 1916г». (д.113, л.373 РГВИА)
«Был сильный бой, переправились через реку, а дальше немец не пускает, стали окапываться. Название речки было какое-то смешное (Стырь, Серет? В полосе наступления армии встречаются такие названия – прим. автора 8). Мы смеялись над ним, зубоскалили, да оказалась она кровавой. Ночью вызвали меня к командиру и говорят: «Давай-ка, Гилёв, иди назад за речку. Вынеси знамя от греха подальше, т.к. завтра, видно, противник сильно навалится. А коли все образуется, то с подкреплениями вернешься». Дали мне документ, и мы с ассистентами ушли. С рассветом ударили по полку тяжелые орудия. Потом противник пошел на наших в атаку, чтоб спихнуть их в речку. Видно было, что от взрывов там был ад кромешный. Ближе к вечеру подошли наши орудия, и мы смогли с подкреплением перейти на тот берег. Место все перепахано снарядами, и наших, и австрийцев много убитых лежит. Был у нас в полку один кавказец, здоровый парень, храбрец. Видел я его убитым на куче заколотых австрияков. Многие товарищи тогда погибли. Остатки полка отвели на переформирование. Кабы не командир, лежал бы я там. Повезло».
Знаменосец 6-го стрелкового полка Гилёв Константин Николаевич с ассистентами. Участники Брусиловского прорыва. Август 1916г.
«А еще в окопах вши страшно заедали. Бывало, стреляешь из окопа, а напарник с тебя щепкой вшей счищает, потом меняемся. Курить начал на фронте, дура-тетка прислала махорки, нет бы сухарей! От голода и курил, чтобы есть не хотелось. Видывал на смотру Великого князя Николая Николаевича. Ох, и голос, как иерихонская труба — далеко слыхать. Сам длинный, поджарый, в бекеше. Конь под ним маленьким казался».
«В 1917г. фронт стал разваливаться: кто побежал сам, кто ждал приказа, что конец войне. Слышали, что где-то братались с противником, но у нас такого не было: враг есть враг. Сунься-ка к нему, он тебе из пулемета ижицу пропишет! Когда поехал с фронта, то дали мне командиры знамя полка, мол, отвези в Петроград, сдай в любой музей – авось, сохранится. Намотал я его на себя, и в дорогу. Приехал с грехом пополам. А там все с бантами красными ходят, митингуют, кое-где стрельба слышна. Пока шел по городу, попал в перестрелку, кто с кем – непонятно. Сбежал по ступенькам к реке, пули поверху свищут, и просидел там, пока стрелять не перестали. Пришел к музею возле крепости, мол, знамя сдать велели. У меня его приняли, расписку написали (в начале 90-х гг. XX в., заручившись рекомендациями сотрудников Артиллерийского и Екатерининского музеев, соответственно Кулинского А.Н. и Введенского Г.Э., я неоднократно обращался к хранителю знаменного фонда Эрмитажа Вилинбахову Г.В., но ответа не удостоился. Позже, в 2018г. Павел Корнаков, сотрудник Эрмитажа, сообщил мне, что это знамя в фондах хранения не значится, возможно, оно сгорело с частью других знамён в 1918г. в Ярославле, куда был эвакуирован знамённый фонд АИМ. Если уцелело, то следует искать в московском ГИМе. Знамя было Георгиевское, с надписью на полотнище «За штурм Сумапу 14 января 1905г.», полученное за русско-японскую войну. Причём эту награду полк (единственный в русской армии!) получил по личной просьбе командующего японскими войсками маршала Ойямы. Прим. автора).
Вышел из музея, а у моста какой-то человек с балкона говорит, толпа большая собралась, слышно плохо. Ну, думаю, нечего тут уши развешивать, быстренько на вокзал, и до дому. Хватит, навоевался, пошли все эти социалисты-кадеты в … Кое-как добрался до дому, там тоже митинги всякие, всяк про свое кричит, я же ничего не понимал в политике, 4 года в окопах, что делалось в тылу, солдаты толком не знали. Ходили всякие байки про царицу и Распутина, митингов и братаний не было, а всяким слухам не очень верили.
III
Побывав дома, решил из Сылвы перебраться в Шалю, опять на железную дорогу, взяли бригадиром пути на ст.Шаля, дали жильё в железнодорожной казарме. Вскоре началась гражданская война, и через станцию кто только не попёр: белые, красные, чехи и чёрт его знает кто. И все свои порядки устанавливают, чуть что, револьвером тычут. Вот, случай был: сошел на стрелке паровоз с чехами, те прибежали в поселок при станции, похватали рабочих и меня как бригадира. Мол, подымай паровоз, а то застрелим. Делать нечего, пошли, подняли, поставили на рельсы, а ихний офицер мне говорит: «Подымайся ко мне на паровоз». Ну, думаю, в топку засунут, как пить дать. Поднимаюсь, а офицер открывает чемоданчик, достает две пачки сигарет: «Возьми, угости бригаду. Молодцы, хорошо работали». Ну, думаю, пронесло. Надо бы убежать со станции, да куда, ведь уже изба была, хозяйство, семья же опять. Авось, как-нибудь все устроится.
В другой раз как-то прибыл литерный. Перрон оцепили конвоем, по перрону какие-то важные чины прогуливаются, пока им паровоз меняют. Вагоны классные, стекла зеркальные. Чины эти в погонах золотых с шитьем, форма не наша, видать, кто-то из Антанты к фронту под Казань едет. Так троицей и ходили (судя по описанию фигурантов, я предполагаю, что это была союзническая миссия при Верховном правителе. Вполне допускаю, что ими могли быть генералы Нокс и Жаннен. По описанию отца – кепка красная с золотом, сабля в никелированных ножнах, лаковые сапоги. Один был в черном, длинный. Возможно, Колчак? – прим. автора)».
А в окрестностях станции бродили красные партизаны, и совершили какую-то диверсию. Белые похватали рабочих в поселке и посадили в теплушку в тупике. Приставили часового. Отец угодил в их число. «Сидим, думаем, что с нами будет, неужто расстреляют? Ночью дверь теплушки тихо отворилась, и друг отца (фамилию я забыл – прим. автора) шепотом говорит: «Гилёв, ты здесь? Выходи быстро, пока часовой отлучился!». Я успел выскочить, за мной еще несколько человек, и тут часовой открыл стрельбу. Кинулись мы, кто куда, а я убежал в лес. Неделю жил в лесу на грибах и ягодах. А теплушку утром откатили в выемку в сторону Кунгура и всех расстреляли из пулеметов. Это мне уже потом рассказали, опять меня бог миловал, друг спас. (Памятник расстрелянным партизанам находился в 1980-х гг на спуске с горы к с. Сылва. Прим. автора).
Братья Гилёвы, стоят: в центре старший брат Константин, слева Александр, справа Василий, подросток-Владимир. 1920-е гг.
В дальнейшем отец был мобилизован как железнодорожник и, видимо, с наступающей Красной армией (а, может, и с отступающей белой?) вместе с семьей докатился в теплушке аж до Забайкалья. Там его то ли отпустили, то ли в связи с ликвидацией фронта стал не нужен, и теплушку загнали в тупик, работы нет, как вернуться домой, не знает. Шел отец как-то по путям мимо воинского эшелона, а там два красных командира умываются, ординарцы им воду льют из ведра. Вдруг один говорит: «Дядя Костя, а ты что тут делаешь?». Оказался паренек знакомый из Сылвы, ныне большой начальник у красных. Отец ему все обсказал, комиссар одел кожанку со звездой на рукаве, нацепил маузер и говорит: «Иди и жди, постараюсь тебе помочь». К вечеру теплушку прицепили к воинскому эшелону, и отец вернулся на Урал.
IV
Далее была работа на различных участках Южно-уральской железной дороги, учеба на различных курсах, служебный рост до начальника дистанции. Членом ВКП(б) не был. На фотографиях того времени на петлицах железнодорожной формы 4 кубика, что означало старший начальствующий состав в 1932-43гг.
Сидят: Константин Николаевич с мамой, Евгенией Емельяновной. 1930-е гг.
— 01.01.1918г. бригадир пути на станции Шаля
— 01.09.1922г. станции Ирбит, Лопатково, Кыштым
— 15.10.1929г. станция Уфалей
? — 1930г. станции Кыштым, Шумиха
? — 1934г. станция Уфалей
— о дальнейших местах работы на ж.д. сведений нет.
В 1937г. был арестован, осужден по 58ст., 10 лет лагерей на реке Зея. Вполне возможно, что отец был арестован по громкому «Шумихинскому» делу, когда 27 октября 1935г. на ст. Шумиха произошло крушение воинского эшелона. Об этом крушении упомянул генеральный прокурор Союза ССР Вышинский в речи на процессе антисоветского троцкистского центра: «Я должен буду так же напомнить о крушении на ст. Шумиха, повлёкшим за собой смерть 29 красноармейцев и ранении ещё 29 красноармейцев…», Партиздат 1937г. Работников станции расстреляли и вероятно причастных к работе на этой станции в ближайшие годы так же «загребли». Возможно, что отцу при аресте вменили, кроме всего и его прошлую работу на злополучной станции. Мой поиск по спискам репрессированных в Свердловской, Челябинской и Курганской областям ничего не дал. Единственное, что нашёл, это сведения об аресте брата деда Николая Павла, 1870г.р., который был старостой в церкви с. Сылва. Павел Тимофеевич был арестован 1 октября, а уже 13-го 1937г. был осуждён на 10 лет ИТЛ, где, скорее всего, и умер. На сегодняшний день не имею никаких сведений, за что отец был осуждён.
Арест был ночью, стучали в дверь рукояткой нагана. Вначале держали в подвале местного отделения НКВД, и малолетняя дочка Тамара прибегала к окошку и спрашивала: «Папка, чего ты здесь сидишь, пойдём домой!». На этапе в лагерь уголовник хотел отобрать вещи, а отец схватил конфорку от печки и ей отсёк урке ухо, больше его не трогали. «Когда прибыли в лагерь, то начальник сказал нашему этапу, чтобы работали хорошо и выполняли норму, а то будете все там, а нам новых пригонят, и указал на пригорок неподалёку от лагеря. Там были могилы умерших от тяжёлого труда и голода. В лагере работал на лесоповале, нормы выработки были большие и, если их не выполнишь, то паёк урезают, а с урезанным пайком норму уже не сделать, это была верная смерть». Работали парами, но напарник отцу попался из интеллигенции, не знавший до лагеря физической работы. «Помучался я с ним вначале, а потом понял, что при такой выработке стану доходягой и помру. Попросил начальника дать мне индивидуальную норму и стал её выполнять, а иногда и перевыполнять. За это получал дополнительный паёк, вот так и выжил, а много народу поумирало». Более ничего про лагерь я от него не слышал. Когда я стал подростком, то он мне внушал: «Не вздумай делать татуировки, клеймо на всю жизнь, потом жалеть будешь. Я 10 лет отсидел, и ни одной наколки нет, и ты на свободе не вздумай колоться!». Я свято соблюдал данное отцу обещание не делать этого, хотя и в армии и на гражданке меня соблазняли «разрисоваться».
V
В 1947г. с «волчьим билетом» отец устроился путевым рабочим на узкоколейку Северского кирпичного завода, что в пригороде г.Свердловска. «Волчий билет» — справка об освобождении, где предписывался запрет на проживание в крупных городах и обязательные отметки в местном НКВД, паспорт отец получил только в 1949г. В посёлке Северка отец поселился потому, что на Уралмаше проживала его жена с дочерью, и они могли видеться. Его попытки склонить жену к переезду на Северку ничего не дали, она не хотела менять городские условия на пригородный барак.
Где-то в это же время, на зимней заготовке дров для завода, с отцом произошёл несчастный случай. Бригада лесорубов собиралась уезжать вечером с лесосеки, а отец задержался, хотел доделать работу. Сосна, которую он подсекал, упала, и он из-за снега не успел отскочить. «Придавило меня сильно, чувствую, что рёбра сломаны, а выбраться не могу, топор отлетел, начал руками снег отгребать, но всё бесполезно. Когда начал уже замерзать, то потянулся опять к топору, чтобы убить себя, тем самым закончить мучения, но топор был далёко. Снова стал отгребать снег и каким-то чудом вылез из-под дерева. Дополз до саней, и лошадь привезла меня в посёлок. Были сломаны 3 ребра и ушибы сильные, поморозился, но не сильно. Отлежал в больнице на Хромпике, поставили на лёгкую работу, составлял проект и смету на продление путей к новому забою».
Соседкой отца в бараке была моя мама, Екатерина Дорофеева, которая после войны приехала на Северку с 3-мя детьми, муж погиб на фронте. Отец и раньше помогал ей, чем мог, ему было жалко полуголодных детей, ведь заработка чернорабочей не хватало на жизнь. Когда с ним случилось несчастье, то мама ухаживала за ним после больницы, мыла, стирала, постепенно они сблизились и вскоре сошлись. В 1951г. родился я, отцу было тогда уже 62 года, а маме 37 лет, в 1962г. он усыновил меня.
Директор кирпичного завода П.А.Пестов, бывший фронтовик, на свой страх и риск принял на завод моего отца после лагеря, вначале рабочим-путейцем, а затем, на деле убедившись в его квалификации, повысил его до бригадира, а позже и мастера путевого хозяйства завода. Заработок отца существенно вырос, и семье стало легче жить. Павел Александрович с уважением относился к моему отцу, как к человеку с нелёгкой судьбой, так и специалисту железнодорожнику. Когда в партячейку завода пришло закрытое письмо с материалами ХХ съезда КПСС о культе личности, то, невзирая на его секретность, директор пригласил и моего беспартийного отца, как пострадавшего от культа. С собрания отец пришёл подавленный, аж на лицо почерневший, сидел на кухне, пил водку и плакал: «Сволочь грузин столько народа погубил зря, мне сломал жизнь!».
В 1959г. отец вышел на пенсию, не знаю, был ли учтён его довоенный труд, но пенсию он получил небольшую – 74 рубля. Стал членом Совета пенсионеров посёлка, который возглавляла Мария Михайловна Абабий, старая коммунистка. При Совете была касса взаимопомощи и его выбрали кассиром, т.к. честность и справедливость отца были известны жителям посёлка. На пенсии он не сидел без дела, что-то чинил, плотничал, сделал лавки и табуретки, занимался огородом, пилил и колол дрова, готовил еду, т.к. мама была днём на работе. Очень любил маленьких детей, бывало, вокруг него был целый хоровод из моих племянников. Он их накормит, обстирает, сказку расскажет и спать уложит. Когда я был маленький, то он держал козу из-за меня, и каждый год косил сено. Все 10 лет моей учёбы в школе отец будил меня по утрам и всегда был приготовлен горячий завтрак, а я бывало «кобенился» (его выражение), не хотел есть. Маленького меня он баловал, а когда я стал постарше, то проявления любви стали более сдержанные, выражаемые уже не словами, а поступками, в которых сквозила забота обо мне. Я, молодой дурак, принимал всё как должное и только много позже понял, что это и было проявлением отцовской любви. После школы я стал «безбашенный»: пил, курил, отрастил длинные волосы, мог просадить за вечер зарплату в ресторане, перестал слушать родителей. Однажды отец сказал: «Эх, Колька, ничего-то из тебя путного не выйдет!», он надеялся, что в армии из меня сделают человека и очень ждал моего призыва, но так и не дождался. Жизнь всё расставила по своим местам, армия дала закалку, я достиг такого же воинского звания, как и у отца (старший сержант), он мог этим гордиться.
А моя дальнейшая жизнь опровергла его прогнозы, сейчас ему не было бы стыдно за своего сына. Прости меня папа за то, что причинял тебе огорчения и обиды.
С подачи его приятеля, Николая Малкова, отец огородил часть огорода, посадил малину и крыжовник, поливал, удобрял и получал неплохой урожай. Сколько его помню, он всегда был чем-то занят, без дела не сидел и только вечером мог себе позволить посидеть с книгой. Читать любил, из списанных из заводской библиотеки книг собрал домашнюю небольшую библиотеку и заказал Уварову этажерку под книги. Сестра моя Аня, работая в типографии «Уральский рабочий», так же пополняла библиотечку книжной и журнальной продукцией. Дома был громкоговоритель, и отец не пропускал ни одной передачи на политические темы.
Константин Николаевич, начало 60-х.
Одно время приятельствовал с такими же стариками, как и он: Марковым, Суриным, Дмитриевым, но когда речь заходила о Сталине, то доходило до размолвки, отец ненавидел Сталина, а те его хвалили. В конце концов у него остался один друг – старик Николай Малков, тоже участник 1-й Мировой войны, но в отличии от моего отца побывавший в немецком плену. Дружили они до самой смерти, ходили друг к другу в гости с жёнами.
Кроме меня у отца от первой жены было 2 сына и дочь. Старший сын Николай погиб в 1941г. под Москвой, хотя имел «бронь» как талантливый математик, но пошёл добровольцем. Когда спохватились его вернуть, то он к тому времени уже погиб. В память о нём отец дал мне его имя. Младший сын Виктор закончил школу «Автодор» (аналог нынешнего техникума) и завербовался на Колыму, где и прожил всю жизнь до пенсии. Позже, уже после смерти отца, приехал в Свердловск, купил дом на Уралмаше и в конце 70-х умер, семьи у него не было. Дочь Тамара жила на Уралмаше, работала начальником почты, у неё был один сын.
Отец после непродолжительной болезни скончался в возрасте 81 года 16 марта 1970г. Жизнь моего отца, Гилёва Константина Николаевича, была богата историческими событиями и трудностями, но он до конца жизни оставался стойким, честным, справедливым человеком, настоящим Русским солдатом.
Автор выражает глубокую благодарность москвичу Юшко Валентину Леонидовичу за бесценную помощь в Российском Государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
10.11.2019г. Н.К.Гилёв.
