Шабуров В.А. Воспоминания Госькова Д.П. о событиях 1917 г. в Арамашевской волости

В Арамашевском музее с 1960-х годов лежали 5 тетрадей воспоминаний местного жителя   из деревни Раскатихи  по фамилии Госьков  о гражданской войне в Раскатихе и Арамашевской волости. В итоге около 100 страниц  получилось. С1950 года Госьков Д.П. жил в г.Балашове Самарской области и в 1967 году отправил эти воспоминания в музей, но они не стали предметом пристального изучения. Мемуары имели несколько частей:1916 г.   «На заработках»; 1917 г.- Февральская и Октябрьская революции в деревне; 1918 г.- события гражданской войны в Арамашевской волости; 1919-22 гг — становление Советской  власти.

Госьков Даниил Прокопьевич (1900-1990) — балашовский краевед, родился в деревне Раскатихе Пермской губернии в семье крестьянина-середняка. В 1918—1920 г.г. работал в сельском Совете, волостном исполкоме, инструктором-организатором Алапаевского уездного исполкома. С 1920 по 1944 г.г. служил в армии, райвоенкомом в г.г. Соликамске и Березниках, зам. военкома Свердловского облвоенкомата и литовского республиканского военкомата.

В данной публикации читателю преждагается ознакомиться со второй тетрадью воспоминаний Госькова Д.П. «Беспокойная юность».

                                     От февраля к октябрю 1917 года.

     Теперь уже каждому  школьнику известно, как развивалась революционная обстановка в стране в последние  годы перед февральской революцией.        

     С весны 1915 года широко развернулось стачечное движение. В октябре 1916 года проходили политические  демонстрации под лозунгами «Долой войну! Долой самодержавие!!»

       В декабре 1916 года был убит Распутин. Особенно быстро нарастало  революционное движение  в Петрограде.

    Со второй  половины 27 февраля1917 года  на сторону  восставшего народа перешли три тысячи солдат.  Царская власть рухнула. Но далеко не  сразу все это дошло до  моего сознания.

     Наша  артель выехала с Макарьевки третьего или четвертого марта. Там, в лесу, мы ничего не  слыхали о происходящих  событиях. В Богословский завод никто не ездил, а газет у нас, конечно, не было.

    Для  ночлега   приехали в Богословский  завод вечером, уже в потемках, остановились на  постоялом дворе, где-то на окраине. Вот там и услышали мы, что царь отрекся от престола. Откуда появился такой  слух-не помню.

    Мужики пытались расспросить хозяина постоялого двора, но он тоже ничего толком еще не знал и не мог рассказать.

    Мы тогда, помню, не  поверили слухам, — Не может быть, чтобы отрекся,- высказал сомнение  кто-то из мужиков,- Куда ему из царей то податься?. –Не пойдет же  солдатом на  фронт, или  крестянином в деревню? У него, небось, губа не дура?

-Найдет куда. Забрал, под  себя всю  казну, да  и за   границу,- заявил Паша  Мальцев.

  .. — Ну, уж за  границу Как он туда попадет? Война же кругом. Живо где-нибудь укокошат,- подал  свой  голос Степанко, недавно вернувшийся по состоянию здоровья с фронта.

  -Зря, наверное, сболтнул кто-то. А ежели отрекся-другого   назначат, нас не  спросят,-  заявил  отец.- Охотники сидеть на  чужой  шее  всегда  найдутся.

   — Это верно.- Ну,  увидим как оно будет.  А не  увидим, так  услышим. Чего языки-то до поры –до времени мозолить,- подвел итог дядя  Михайло.

      -Давайте лучше  спать. Завтра рано надо вставать-волок большой до ночлега –то будет.

    Так ни дочего и не до толковались в тот вечер. Решили, что сболтнул, небось, кто-нибудь от нечего делать, а оно и расползлось. Рады такому  слуху- война-то уж всем  надоела, ждали каких-либо перемен,

    А в следующий день о революции мы  вообще  ничего не  слышали. Выехали из Богословского  на рассвете, а в попутных деревушках о революции тоже  ничего не  знали. Также с сомнениями, и доехали мы до Верхотурья.

      В город добрались засветло. Тут нам сразу  бросилось в глаза необычное:  на  многих домах плескались под ветром  красные  флаги: около  полицейских полосадых будок уже  не  торчали усатые городовые, а  прохаживались солдаты с красными бантиками на груди. С одним мы разговорились,

     — Что у вас тут нового, служивый?

     -Ничего. Все в порядке.  Слышали  поди — в Питере царя Николашку сковырнули? Ну, мы тут тоже шумим.

    — А как же жить –то теперь будем? Кто народом править будет?

      — Самим надо за дело браться, покудова буржуи оседлать народ не  успели.

     — Непонятно что-то ты толкуешь, служивый. Пояснил бы хоть,что к чему.

    — Да  что тут не понятно-то.  Самим, говорю, думать надо, как жизнь налаживать.  На то и свобода. Заходите к нам в команду, растолкуем. А мне сейчас некогда калякать.

  На ночлег мы  остановились на  монастырском  подворье. Это вроде  постоялого двора.  Только хозяин не какой-нибудь  городской  богач, а монастырь «святого праведного Симеона Верхотурского чудотворца». Обслуживают подворье монахи в длинных черных рясах. За глаза их, обычно, служками называли, а при обращении-Братьями. Встретили нас  приветливо. Служка показал куда сани и лошадей поставить, куда  потом нам  самим идти.

  — Располагайтесь, -говорят,-братья, как дома. Пока вы тут лошадей устраиваете, я вам келью приберу.

   — Прибирай, прибирай, толстомордый, — ворчит Степаненко вслед услужливому  монаху. – На фронт бы тебя — не так бы , небось запел.

   Пока лошадей распрягали, сани под сараем устраивали, да корму коням задавали, прошло с полчаса. Потом один по одному собрались в отведенной  келье. Служка уже  закончил убору.      — Вот  тут, братья, на  лавку хомуты да седелки складывайте, чтобы подсохли за ночь.  Зачем их на  морозе оставлять. Смерзнутся, плечи да  спины  лошадей натрут.  А лошадь, она ведь тоже божья  тварь. Ее жалеть надо.

    — Да мы, брат, и то жалеем  их, коней-то.  Понимаем — куда мужику без лошади. Нас вот только никто не жалеет,- вступился в разговор Егор Семенович.

     — Такова, видно, воля божья, -успокаивает монах. –Терпеть надо. Бог терпел и нам велел

     -Бог то бог, говорят, да  сам не будь плох, — отозвался  Степаненко.

       -Да ведь кто так  говорит? Политики, слуги антихристовы,- проповедует служака.

      -Может быть и так,- как будто соглашается дядя Михайло,- мы люди темные, не  сразу  разберемся — что к чему. Ты вот лучше  расскажи, что в Россее-то делается.Мы ведь в лесу были, а тут слышим — новость. Царя, говорят, собаку с престола стурнули. Достукался, тыды его мать.

 —  Свят, Тимофею  Семенович свят, свят.  Зачем материться–то в божей  обители? А про царя, неправда. Не прогнали его, а сам, божей  милостью удалился от престола. Не хочет, чтобы жиды смуту на  святой Руси устраивали, пусть, дескать, народ успокоится.

— Что же делать-то теперь без царя будут, кто править будет?

-То мне неведомо, братья. На все его божья  воля.- Не допустит господь-бог, чтобы наша матушка святая Русь в антихристовы руки  попала. А наше дело — слушаться новых правителей, ибо сказано в священном писании: Нет власти, аще не от бога»

      Это уже  знамо дело, так поди -говорит отец. – Только вот жизнь мужика теперь будет? Неужто опять все по  старому  пойдет?

 — Про то не ведаю, братья. Как  бог велит, так оно и будет!… Вы тут отдыхайте  малость, да к вечерне подходите. Она в соборе скоро начинаться  будет. Отведите там душу в святой  молитве.

    Душеспасительная беседа с монахом ничего не  прояснила.   Он все только к богу отсылал, на него надеяться советовал. А нам хотелось узнать как дальше жизнь должна устраиваться, изменится что-то или все   останется как было, и война  останется и нужда, и горе народное.

     -А может быть нам и верно к солдатам  сходить?- намекнул отец,- они уж, конечно, всю  правду расскажут.

     Да кто же нас в казарму –то пустит? Высказал сомнение Тимофей Семенович.

     — Всех не  пустят, а одного не могут не пропустить,- заявил его брат Егор.- Я, пожалуй, схожу, попробую. У нас ведь в местной-то команде племяш служит, Василка Ефимов.

      -Вот, вот, правильно. Иди, сват, -подержал дядя Михайло.- Узнай  все. А то может  еще Василий-то Ефимович сам к нам подойдет?

    Казарма местной  команды уездного  войскового начальника была недалеко от монастыря. Вскоре Егор вернулся и не один, с племянником, служившим в местной команде  портным. На груди у солдата красовался большой бант из алой ленты.

    — Вот самого солдата привел,-еще с порога сообщил Егор. – Он член  солдатского комитета и все нам растолкует.

    — Привет землякам! Поздравляю с долгожданной  свободой!- весело заговорил Василий Ефимович.

     -Здравствуй!   Здравствуй!, если не обманываешь, -смеются мужики.- Давай рассказывай, что эта за  свобода появилась, с кем ее едят?

   Разговоры затянулись за  полночь. От  Василия мы узнали, что в Петрограде целую неделю рабочие бастовали, потом к ним и солдаты  присоединились. Народ требовал мира, хлеба, свободы.

   Были арестованы царские министры, генералы, полицейские. Освобождены из тюрем политические заключенные. Царь Николай вынужден был отказаться от престола в пользу  своего брата Михаила, тот тоже  побоялся стать царем. В Петрограде  уже составилось Временное  правительство, которое обещает дать народу всевозможные свободы и создать Учредительное  собрание для  установления постоянной формы  правления. В Петрограде и в других городах создаются выборные советы  рабочих депутатов.

     -Какие же все- таки свободы-то будут?-интересуются  мужики.

-А черт их разберет какие!- Покудово все  только обещания,- отвечает рассказчик. Вот послушайте, что пишет-то новое  правительство. Я тут листок вам принес.  Его у нас  только что отпечатали. Вот что нам  обещают:«1. Полная и немедленная амнистия по  всем делам политическим и религиозным, в том числе террористическим нарушениям, военным восстаниям, аграрным преступлениям и так далее;2. Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек с распространением политических  свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями; 3. Отмена всех сословных и национальных ограничений;4. Немедленная подготовка к созыву, на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования, учредительного собрания, которое  установит форму  правления и конституции страны; 5.  Замена  полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным местным органам  самоуправления; 6. Выборы в органы местного самоуправления на  основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования; 7. Не разоружение и не вывод частей, принимавших участие в революционном движении;8.При сохранении строгой воинской дисциплины в строю и при несении военной  службы, устранение для  солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам».

    — Порядочно наобещали!- первым высказался  Паша  Мальчиков, прослушав листовку .- Только вот все, что тут наворочено, без бутылки не  разберешь. Одно понятно- про землю и про мир новые  правители почему-то ничего не говорят. Как воды в рот набрали.

— Ничего!Будут говорить. Народ заставит и о земле и о мире сказать. Только самим не надо молчать,-советует  солдат.

    Поговорить больше не пришлось. Василий Ефимович заторопился в казарму.

     — Ну, тож, поговорили.  и  дальше уже  сами кумекайте. А мне идти надо. К часу вернуться должен. Дисциплина у нас строгая. Сами установили-надо выполнять.

Уходя, он передал листовку мне. Сказал:

    -Вы, Данило, с Гаврилом  Павловичем теперь самые грамотные в деревне. Прочитайте это мужикам. Пусть хорошенько призадумаются над тем, что тут написано и о чем умолчали наши временные  правители.

   После  ухода солдата мужики еще долго галдели об услышанном. В разговорах чувствовалось, что каждый ждет от новой  власти чего-то хорошего, давножеланного. Надеялись на  скорый  конец проклятой  войны, на  справедливый передел земли, на  списание недоимок, на отмену  податей. Надеялись и в тоже  время сомневались. А все таки настроение у всех было приподнятое, радостное. Ободренные последними  словами Василия Ефимовича мы с Ганей  тоже изредка ввязывались в разговор, высказывали свое «ученое» мнение.  Разговоры о революции продолжались и  в последующие дни и на  остановках и в дороге. Нет-нет да возникнет  какой-нибудь вопрос, по которому хотелось обменяться  мнениями, поговорить, иногда поспорить. Положение-то было новым, необычным, к тому же, туманным.

    Последняя остановка, через трое  суток, была в Алапаевском заводе.  Там к этому времени кто-то из Алапаевских большевиков получил из Петрограда несколько  экземпляров номера  газеты «Правда», она  ходила по рукам рабочих  завода и железной  дороги. Мы с отцом потом   обратились к одному  рабочему по фамилии, кажется, Копылов, который сочувствовал  большевикам.  У него я тогда и прочитал в «Правде» Манифест Российской социал-демократической  рабочей партии «Ко всем  гражанам  России»

— Вот тут про землю и про войну  яснее сказано, чем в обещаниях нового правительства,- отозвался отец, когда я вслух прочитал Манифест партии.

     -Большевики всегда ясно говорят. Им от народа нечего скрывать,- пояснил хозяин. Они будут  туман в глаза  пускать,  подпевалы буржуев, как меньшевики или эсеры, например.

    — Не пойму я что-то?  Какие такие  меньшевики, большевики или еще кто,- спросил я.

    — Ну, это долго разъяснять. Да и сам еще толком-то не знаю разницы между ними. Знаю только, что большевики самая правильная партия для рабочих, да и для крестьян тоже. У них самый главный Ленин,  который  всю жизнь за  трудовой  народ борется.   Надо слушать, что он скажет, что посоветует.

    Эти слова глубоко запали в мою душу. Позднее, пытаясь разобраться в различных партиях, шумевших о свободе, не раз вспоминал этот простой рассказ Алапаевского рабочего.

   Хотелось мне и газету эту в деревню забрать, но хозяин не отдал.

   Мне,-говорит,- ее только  на один вечер дали. А потом велели другим рабочим передать. Всем почитать надо.

   Когда  мы   приехали в Расскатиху, там уже  знали о революции, но слухи о ней были самые  противоречивые. Одни говорили, что теперь все должно наладиться, что жизнь легче будет:   война, дескать, вот-вот окончиться должна, и землю по справедливости переделят- по едокам, и податей совсем не будет. Другие слухи, наоборот, утверждали, что без царя России окончательно развалится: «германцы  окаянные покорят ее совсем, всех русских в свою веру не чистую загонят, разные  политики  всю казну разворуют, по себе разделят, мужикам вовсе капут будет, чтобы казну пополнить-податей еще добавят, землю богатеям в собственность заберут. Что же уж хорошего ждать, раз бог отступился от людей, антихрист большую силу взял. Перессорит вот он православных, передерутся они между собой, брат на  брата  пойдет, сын на  отца, и начнется то самое светопредставление,  о котором  говорят, в священном  писании сказано».

    Трудно сказать откуда  ползли эти тревожные слухи, но можно предполагать, что в их распространении не обошлось без верных  прихвостней буржуазии — «священнослужителей». Одним словом,была в деревне в это время полная неразбериха.  А  растолковать правильно происходящие  события некому было, в деревне  не было хоть немного развитых политически людей.  Солдаты — на  фронте, старики — почти сплошь без грамотные, а если кто считался в деревне более или менее «толковым» вроде Данила Ефимовича Юрьева- бывшего сельского старосты, или   Матвея Прохоровича Поткина, богатого подрядчика, то от них трудно было ждать путных разъяснений, им такая сумятица в мужицких головах на руку была:  надеялись еще крепче прибрать их к рукам, чтобы не пикнули… Ну, а на нас «молодых  грамотеев» еще и внимания не обращали, считали «молокососами», ребятками.

     Понятно, что при таком положении рассказы, привезенные нашей  артелью из Верхотурья и Алапаевска, не  могли внести ясности, а лишь разжигали страсти.  Слухи ползли самые разнообразные, порой совершенно невероятные. Привезенная  нами листовка с нотой Временного правительства  ничего не разъяснила, а только подлила масло в огонь.  Тут  бы газет побольше, да агитатора хорошего — оно может и изменилась бы, положение-то в деревне, но ничего  этого не было в деревне.  Я помню, в тот год Раскатиха получала  всего только две газеты: Разум Федорович, бывший кандидат в гласные уездного земства от Арамашевской  волости, получал «пермскую земскую неделю» да наш  сосед Иван Матвеевич Родионов, по совету  сына Евстафия, тоже, как и из этих газет нельзя было узнать правильного освещения событий.  Ну и я,  «грамотей», выписывал самую дешевую газету  «Копейку». Они, каждая по  своему, ратовали за  всемерную  поддержку Временного правительства, всячески хулили большевиков, расхваливали тех, кто ограничивался лишь красивыми фразами о свободе: кадетов, меньшевиков, эсеров.

    Весной, через письма  солдат, стали просачиваться более или менее подробные сведения о положении в стране и на  фронте. Некоторые, более грамотные солдаты присылали с письма — вырезки из газет.  Появлялась в деревне и газета  «Правда» с маанифестом  « Ко  всем гражданам России».  Однако, и в получаемых от солдат письмах и газетных вырезках тоже  была несусветная разноголосица. Были тут и большевистские, и меньшевистские, и различные буржуазные  высказывания, а больше всего попадались писания социалистов-революционеров.  Их красивые разглагольствования о равнительном землепользовании, о так называемой  «социализации земли», стали самыми популярными в деревне. Богатенькие настойчиво втолковывали, что социалисты-революционеры — это самые верные и единственные защитники трудового крестьянства, а Ленин и его товарищи-немецкие  шпионы.

  Как-то раз, в конце апреля, собрались наши  мужики в избе у Ивана Матвеевича послушать, о чем в газете пишут. Он  хозяин и бедняк, а изба у него просторная, по лавкам да на  скамьях человек 15-20 свободно  умещалось. Слушать газету по субботам в вечернюю пору собирались почти все наши зареченские  мужики. В субботу-то послушать и поговорить есть время: назавтра один нерабочий день, рано вставать не  требуется.  Мы с отцом тоже ходили аккуратно. Раньше  газету Евстафий читал, а ныне его в солдаты забрали.  Как всегда, я в тот раз с утра  сначала положение на  фронтах прочитал, но там ничего интересного не было. Заинтересовала мужиков заметка «Реквизиция частноземельческих земель», в которой сообщалось, что Аккерманский Совет рабочих и Солдатских депутатов….предложил всем  сельским и волостным комитетам, при невозможности добровольных соглашений, реквизировать для  посевов все  свободные частновладельческие земли!.  (См. Ленин, Сочинения Т,Х,Х изд 3 стр 223)

   — Вот это смело действуют,- заявил Иван  Матвеевич,- как настоящая власть на  местах.

    — Так у их же там, наверное, помещики кругом, ввязался в разговор Игнат Большаков.

    — У нас вот нету  свободных земель-то, приходится ждать, что сверху скажут, да  как  Бог велит.

      — А чего ждать тут, раз власть на  местах,- возразил Егор Семенович,- Тебе вот можно ждать, когда у тебя теперь на четверых едоков три душевных наделов земли.  А каково вот мне с одной то душой пятерых кормить. Разве это по- божески?

  — Конечно, землю по едокам надо  переделывать, -поддержал отец.- Нам вот, семерым то на одной душе, тоже надело ждать

    — Так-то оно так, только, пожалуй, надо  солдат домой  подождать,- попытался замять спор Иван Матвеевич.- Без этих богатеев обжулят нашего брата, заберут себе земельку, которая лучше хлеб родит, чтобы поближе от деревни-  возить.

   Такие разговоры в эту весну проходили только в нашем конце деревни. Вопрос о переделе земли был самым злободневным.  Со времени последней  ревизии прошло почти двадцать лет. Распределение  земли уже давно не  соответствует наличному  составу семей. Передел земли предполагался, примерно, в 1912-1913 годах, но сначала он из-за   «столыпинской земельной реформы» все  откладывался, а потом  война  помешала. Вот и весной в 1917 году оказалось, что вопрос о переделе трудно решить  — надо было солдат домой дождаться, а потом еще и надежда на прибавку земли была. Думали — авось крестьянам заводские лесные дачи отдадут, а поля и покосы найдутся и кое-где землю распахивать можно. К этому же и такие  ходили слухи:  земли могут где-нибудь в богатых краях дать, а охотники переселиться туда, наверное, нашлись бы, если  правительство помощь окажет переселенцам.

      Вскоре  после  Февральской революции представителям власти в деревне и волости, вместо сельского старосты и волостного  старшины, стали сельсоветы и волостные общественные  комитеты и их председатели. В Раскатихе председателем сельского комитета стал недавно выбранный на три года сельский  староста, Андреевский  крестьянин-середняк Иван Павлович Поткин. В комитет  выбрали по одному  человеку от десятка, а десяток в деревне было пять: Большая Раскатиха, Загайнова, Малая Раскатиха, Деево и Подосиниво.   Секретарем комитета остался Деевский  писарь Р.Ф. Поткин. Тогда в деревне считали, что теперь вся  власть на  местах и поэтому сельский комитет считался  местным сельским  правительством

     Возможно, такое  понимание  « власти на  местах» сложилось под влиянием «Манифеста Российской социал-демократической  рабочей партии «Ко всем  гражданам  России», в котором есть такие  слова: » Граждане, солдаты, жены и матери!  Все на борьбу! К открытой борьбе с царской  властью и ее приспешниками! По всей России берите в свои руки дело свободы!  По всей России по городам и селам создавайте правительство революционного народа!»

    Наше деревенское  правительство в ту весну  провело-таки одно революционное  мероприятие. Несмотря на возражения мужичков, хорошо обеспеченных землей и вопреки  приказу министра Шингарова, сельский сход решил добавить земли, особенно нуждающимся, за  счет семей, тех у которых ее было больше, чем можно обработать своими силами. Сельский комитет выполнил этот незаконный приговор сельского схода.

     В те дни на  местах уже было  получено указание министра земледелия капиталиста  Шингарева, который «разъяснял», что самостоятельное разрешение земельного вопроса недопустимо, без общегосударственного закона. Самоуправство  поведет к государственной беде и подвергнет опасности  дело свободы, вызвав распри. Решение земельного вопроса по закону дело Учредительного собрания. Во имя общего порядка прошу руководствоваться постановлениями Временного правительства и не устанавливайте самовольные подобия законов»(См.Ленин, там же, тр 169)   В Раскатихе, конечно, знали об этом указании министра и все-таки совершили с землей «самоуправство».

    Была у Раскатишенских  и попытка установить  «подобие закона». Однажды зашел к нам деревенский  «законник» Филип Федорович Родионов. Он был совсем малограмотным, с  трудом читал, но любил толковать законы.  У него было несколько толстых книг  «Свода законов Российской империи».   Разговорились тогда  о деревенских делах, о работе  сельского комитета, о «власти на местах».

   — Капа тут, с хреном, с властью на  местах, ежели у нее новых законов нету,- возмущался законник.- Ведь власть без закону, как слепой мерин: обязательно с дороги собьется.

   — Ну, уж теперь поди недолго ждать новых-то законов,- отозвался отец.

— Их, небось уже  пишут там в Петрограде-то?

  -Дожидайся! Напишут они там черта лысого, а мы потом расхлебывайся.  Разве знают  они, что в деревне надо  делать.  Власть теперь на местах должна быть и законы для нее тоже на местах писать надо

     -Да, кто же  их тут писать будет? Поинтересовался   я.

     — Я бы вот охотно занялся за это, только грамматика у меня совсем хреновая- не получится у меня так, как надо. Надо помощника, вот ты, Данилко. Ты ведь у нас  грамотей.

     Мне вначале это предложение показалось смешным, но Филипп Федорович сказал, то смеяться не надчем.

  — Нам ведь не для всей  России законы  писать, а для  своей деревни. На первых порах  напишем — какие  как нашему комитету крестьянские дела  решать, как порядок в деревне держать, как наказывать, если кто провинится..

 

     Мы поняли, что требуется составить своего рода инструкцию — наказ сельскому  комитету.  Отец охотно поддержал  такое  предложение.  Оно и мне понравилось. И мы все втроем засели по вечерам за работу, которой хватило почти на целую неделю

      В нашем законе были дела наиболее распространенные в деревне  «преступления»: ссоры, кража  скота, снопов, травы, увечья чужой  скотины, переделы,  потравы и тому подобное. Не  были забыты и такие важные дела, как  переделы земли, порядок выборов сельских должностных лиц и выполнение разных общественных  обязанностей: ремонт дорог, уборка и устройство моста через реку, содержание  изгородей в исправности, дежурство с лошадьми у пожарной.

   Чтобы наш « закон» был похожим на настоящие законы, мы  старались, если возможно, использовать формулировки  старых законов: Филипп Федорович по памяти называл «подходящие» статьи, а мы  вслух зачитывали их. Потом мы  все вместе придумывали — как же  лучше всего записать это в нашем законе, который назвали наказом  сельскому  комитету.

    Помню, что отношения  пользования землей, мы записали тогда, что она делится между крестьянами сельского общества равномерно  по числу наличных едоков; переделы проводить через каждые шесть лет; поля  даются с учетом  качества земли и удаленности от деревни; унавоженная  земля в переделах, как  правило, остается за ихними хозяевами; при  невозможности обрабатывают отведенную землю своими силами,  может сдаваться в аренду только по решению сельского комитета, при наличии  уважительной   причины.

        Написанный  нами  закон предполагалось утвердить сельским  сходом, но этого не  получилось.  Сход не решился второй раз нарушить указание  министра Шингарева, не  согласился  « устраивать самовольное подобие законов»

     Весной от солдат-фронтовиков стали приходить письма с сообщениями об ожидаемом скором окончании войны,  о происходящих на  фронте  братаниях с немецкими и австрийскими солдатами.  Эти сообщения тоже  вызывали горячие споры. В письмах указывалось, что солдаты на фронте и рабочие в городах дружно выступают против  войны, против ноты  министра  иностранных дел Милюкова, который  «заверял  союзников, что Временное  правительство будет стремится «довести  мировую  войну до решительной  победы», соблюдать принятые царским  правительством обязательства в отношении союзников(См. Ленин, там же стр 207.)  В деревне еще  находились горе- патриоты, ратовавшие за войну до победы, считавшие борьбу против войны и братание на  фронте изменой  отечеству, потворством происков немецких шпионов. Такими горе патриотами, которых Ленин называл добросовестными оборонцами, оказались тогда широкие народные массы,  поверившие капиталистам и их прихвостням,» вождям партий, утверждавшим, что война идет не за грабительские  интересы капиталистов, а за честь и свободу русского народа, то Временное  правительство, продолжая  войну, может добиться  справедливого демократического мира.  Широкие массы  добросовестных оборонцев далеко не сразу поняли, что  доверчивость бессознательных масс является главной причиной  продолжения войны, что войны всегда  связаны с политикой определенных классов, то эту  войну можно окончить демократическим миром только  посредством перехода всей государственной  власти…в руки масс прлетариата и полупролетариев (Ленин, там же, стр 263 и 264)

       Перед весенними праздником «Троицей» в Раскатихе была проведена «демонстрация».

      К этому времени закончился традиционный послепасхальный крестный  ход по церковному  приходу, во время  которого  прихожане одаривали  попа и псаломщика зерном, мукой, маслом, яйцами и прочей  снедью, когда за небольшой толпой верующих, несущих кресты, хоругви и иконы неотступно следовали  подводы, нагруженные дарами прихожан. На этот раз крестный  ход оказался необычным.

     Крестный ход, по установившейся традиции, заканчивался у нас за  рекой, в Малой Раскатихе. В этом году сразу после крестного хода решено было пройти по улице до часовни и отправиться на поля к Гагарину логу. Там к этому  времени было построено и  ждало специальное сооружение для установки икон и совершения  молебна  о ниспослании дождя.

    Солдаты-фронтовики, прибывшие в деревню в отпуска по болезни или ранению и  на побывку с документами, полученными   кривдами и неправдами, договорились превратить церковное  мероприятие в революционную  манифестацию для выражения сочувствия революции. Их поддержали некоторые  мужики и деревенская  молодежь.  Когда иконы были подняты  у  крайней в деревне полуразрушенной избенки бедняка  Данила  Пантелеймона Загайнова, шествие начало выстраиваться вдоль улицы.

       Впереди шли поп с псаломщиком и церковный  староста, затягивающие  молитвы  Им нестройно подтягивали богомольцы, главным образом, старухи  и некоторые богомольные девчонки, поднявшие иконы. Чуть-чуть поодаль выстраивалась плотная толпа  манифестантов, в  которую  влились  не только наши зареченские, но и заинтересованные небывалым событием  многие  сельчане из других концов деревни.  Эта толпа возглавлялась солдатами. Тут же  держались ребятишки-школьники и наш брат- молодежь.    

      Подводам, с собранными для церковного попа дарами, пришлось потесниться где-то позади всех.

  — Ребята, кто хочет красные флаги нести?- обратился к нам прибывший на побывку солдат-фронтовик Осип Павлович Юрьев, один из организаторов демонстрации.

     Первым на этот призыв отозвались  Загайнов и Тимоха Госьков. У другого солдата –лозунг взяли мы с Ганей, третий  Осип Павлович и еще  кто-то.

      В толпе манифестантов преобладали люди более или менее молодых возрастов: солдаты  и  парни, девки, солдатки, мужики не принятые на военную службу.  Из старшего поколения тут были Антон Николаевич Упоров, Егор Семенович Госьков, Яким  Нинитин Загайнов, Василий Егорович Юрьев, мой отец, некоторые другие  и очень богомольные  мужики  На красных флагах-плакатах  с нашим учителем Федором Осиповичем Карфидовым были написаны лозунги:  «Долой самодержавие!   Да  здравствует Демократическая республика!»,  «Мир хижинам, война дворцам!» Солдаты  запевали: « Смело  товарищи в ногу!»,  « Мы  кузнецы и дух наш молод!»

     Это были первые  революционные  песни, которые мне довелось услышать. Других революционных песен, по-видимому, не знали солдаты, а в деревне, конечно, этих песен  еще не слыхивали. Поэтому получалось жидковато. Только при повторении второй части куплета кое-где, часто  невпопад, зато громко, подтягивали. Гораздо лучше шло дела с такими солдатскими песнями, как « На  взморье мы  стояли». Они сразу подхватывались и заглушали нестройный хор богомольцев.   У моста через Реж прогремели  несколько выстрелов из самодельных пушек, как это практиковалось в пасхальную ночь.  А на  полях, когда  начался  молебен, кто-то из  солдат продемонстрировал разрыв ручной  гранаты, тайком  привезенной с фронта. Это было для большинства присутствующих невиданным и неслыханным.  Многие сразу же после  взрыва  бросились  смотреть образовавшую воронку, забыли, что они на богомолье.  Слова молитв и священные песнопения не смогли остановить любопытных.

Госьков Д.П.

   На пашне, около воронки от взрыва, оказалась большая  толпа, которым  солдаты рассказывали об устройстве и убойной силе гранаты, о разных эпизодах из  перенесенного на  фронте, о необходимости скорее кончать войну, которая  принесла народу  столько горя и страданий.  На этом своеобразном  митинге не было  пространных речей ораторов.  Но в разговорах и рассказах  затрагивались многие наболевшие вопросы  о войне, о свободе, о Временном правительстве, о большевиках и меньшевиках, об эсерах и других партиях. После  возвращения с « богомолья» рассказывал:

       — Вот мать и у меня каша заварилась. Чего только не не наслушались  мы с Данькой на  богомолье-то. Только никак не разберешь, кто же  больше за нас крестьян  стоит. Вроде бы   самая крестьянская партия –эсеры, а тут  говорят, что они только  на  словах  за  крестьян, а на деле с буржуями  спелись. И не поймешь — где  правда.

     — А вы бы не слушали всех этих разговоров, да и рассказов, оно спокойнее и от греха  подальше.  К богу надо побольше припадать, тогда и угомонится народ,-отозвалась мать.

   Я, конечно, сказать что- либо резонансное по затронутым вопросам тогда  не мог- не разбирался, поэтому вступать в разговор не стал.

     Летом в тот раз умерла  от кровавого поноса моя крестница Марфуша. Ей уж тогда восьмой год шел, весной боронить учились, скоро  в семье « работница» прибавилась бы. К арамашевскому фельшеру  ее не взяли, мы как раз в курене в то время были. Мать лечила ее своими «наговорами» на воду с угольком. Она у нас богомольная была и в наговоры верила. Конечно, такое лечение не помогло.

    Отец  после  смерти Марфушки, говорил

    — Жаль, конечно, девку, но ничего не поделаешь. Да и не скоро еще она настоящей то работницей в семье бы стала.

   В семье у нас шесть едоков  осталось. Второй  моей  сестре Дуняшке  одиннадцатый  год шел, младшей -Зайке – только два года исполнилось

     Весной нам  земли добавили еще около двух десятин, но все равно на такую ораву ее было еще маловато.  И все-таки свободного времени совсем не  было.  Сначала   «Вешна», потом осот в посевах появился, «полотье» началось, а потом в курень поехали, вернулись только к сенокосу . Между  страдами я опять в курене был, а тут  и «жатвенная  страда»  подоспела. А в деревню шли все новые вести.

   Еще в «петровки» стало известно, что Временное  правительство объявило о назначении сроков  выборов в Учредительное собрание.  Созыв был назначен на 30 сентября (по  старому  стилю), а выборы- на 17 сентября.  Правда, в деревне уже по разному  толковали об Учредительном  собрании, но все-таки большинство крестьян еще верило, что Учредительное  собрание «утихомирит» народ, наведет в стране законный  порядок, облегчающий жизнь измученного войной  народа.   Деревня надеялась, что Учредительное  собрание и с войной покончит и землю всю крестьянам отдаст.  Так уверяли социалисты–революционеры. А  эта партия  считалась тогда выразительницей интересов всего « трудового крестьянства». Эсеровские  агитаторы заглушали еще  голоса  большевиков, доказывающих, что эсеры-партия кулацкой  верхушки деревни.

 Раз как-то вечером зашла  материна подружка Настасья Егоровна. Разговорились.

    -Ты, Прокопий, тоже поди заемных облигаций  набрал?- спрашивает Настасия.

    -Взял одну. А что?

     -Мой вон три купил, а Марочко пишет, что их не надо покупать. Вот почитай, Данило, письмо-то.

       Взял письмо. Оно было  от  их сына Марка Антоновича, который служил в Петрограде, в  автомобильной   части. Письмо было большое, на двух листах. В начале, как обычно, шли «низяющие поклоны» родителям, любимой супруге Полинарье Максимовне,  милой  сестрице Настасье Антоновне, все родным и знакомым.  Дальше сообщалось о Петроградских  новостях.

      Вот как, примерно, запомнилось мне эта  часть письма.

    « А у нас здесь каждый день новости.  Выявили  приказ Керенского о наступлении на  фронте.  Солдаты заволновались. На прошлой неделе в городе была огромная  демонстрация. Наши солдаты тоже  ходили; ходили с лозунгами. На кумаче было написано:  « Долой войну!, Вся  власть Советам!.»

      Вчера в воскресенье, я был у дяди Трофима на  корабле. Он записался в  партию большевиков. У них там большевиков 35 человек, а остальные тоже за них стоят. Говорят, что Временному  правительству скоро крышка.  Тогда  и войне конец.  И землю у помещиков отберут.

   А ежели у вас Займ  свободы продают- не покупайте. Это обман народа, чтобы войну  затянуть, этот заем недействительным будет. И тогда — плакали  ваши   денежки.

    Я, пожалуй, начинаю верить большевикам, что все другие партии — обманщики…»

   Да-а! Вот это загвозка!- удивился отец, прослушав письмо,- Совсем запутали людей и не разберешься. Вон Осип-то  Павлович, как после  отпуска в часть возвращался, пояснил, что большевикам нельзя  верить. Они, говорит, только за рабочих стоят, чтобы им поменьше робить да побольше  получать. А в деревне, говорят, большевикам только лодыри да лентяи сочувствуют.

  — Наш Егор вон /…/ как говорит,- заметила мать.-  А солдат это Ленин мутит, не велит воевать, ему что, раз он германцам продался.

  — Дядя Егор нам тоже не указ,- вот я свое слово.- Тут разобраться надо как  следует.  Марушка зря не стал бы врать. Матросы и солдаты тоже ведь мужики, почему они к большевикам прислоняться стали…

   Конечно, разбираться  следовало. А разбираться было трудно.  В деревню попадала, главным образом, эсеровская агитационная  литература. Особенно  популярной была этакая брошюрка о социализации земли.  Она, кажется, так и называлась. Эта книжонка была и в нашем доме. Большинство солдат, хотя и были против войны, но  в своих письмах даже еще за эсеров ратовали; надеялись, что они в Учредительном собрании повернут все дела в пользу народа.

    В июльских событиях в Петрограде мы  тогда  слышали только то, что писала пермская   «Земельная неделя», единственная газета, получаемая в деревне. Газету  «Копейку» Иван Матвеевич тогда уже не получал. А земцы написать всей  правды уже не могли. Солдаты писать  правду  тоже  боялись. Ведь меньшевики и эсеры, господствовавшие в то время в Советах, объявили Временное   правительство правительством  спасения  революции, а оно пугало жестоко расправляться с революционными солдатами. М.А. Упоров в письме родителям тогда только сообщил, что он чуть было не попал в передрягу, из которой пришлось на брюхе выползать.

     Вот что сообщил он мне об этой « передряге» в своем письме в январе 1967 года:   «3—5 июля были манифестации. Я ходил посмотреть и встретил моего дядю Мантурова Трофима  Ефимовича.  Он служил на  корабле  «Транспорт « и захватил меня с собой на  манифестацию. Матросов было много с ихнего корабля. Он, Мантуров дал мне древо, а сам взял второе, на полотне было написано — «Долой 10 министров –капиталистов». К нам все время приставали рабочие и солдаты, колонна все росла, до нескольких тысяч.  Мы  с ним шли в первом ряду. Прошли по Забайкальскому проспекту и зашли  на Аничкин мост и только стали  переходить — нас встретила  толпа народа и остановила.  Потом получился  спор, кто за кем идет. Публика все сгущалась, получился  затор. Минут через  тридцать открыли  с крыш домов очереди из пулеметов и ружейные выстрелы. Я со своей  казармой полз на брюхе большую половину

    В августе стало известно об отсрочке выборов в Учредительное собрание, которые  Временным  правительством были перенесены на 12 ноября.  К этому времени в деревне уже, кажется, стали появляться списки кандидатов в Учредительное собрание. Помню, отец в  жатвенную страду  приносил домой несколько таких списков от разных  партий

       Каждый список  имел свой  определенный номер. Мне запомнилось, что были тогда списки от партий: социалистов-революционеров (эсеров), народной свободы, кадетов, российской  социал-демократической рабочей партии (большевиков) и от группы  «Единство». Были и еще какие-то списки, но от кого они, я не запомнил   Примерно, в этот ж период откуда-то в деревне появилась большая листовка  « Манифест российской  социал- демократической  рабочей партии» и ленинская  брошюрка   « Политические партии в России и  задачи пролетариата»  

       Помнится, тогда говорили, что их привез из Алапаевска  Илья Федоров Загайнов, работавший на железной дороге. От кого  он  принес почитать  мой отец- не знаю. Послушать пришли несколько человек наших соседей. После прочтения разгорелся  спор: За кого же голосовать в Учредительное  собрание

     — Хм, Чего же тут думать-то. Ясно за кого – за большевиков. Вон как Ленин все другие –то партии расчехвостил,- заявил Антон Николаевич.

   — И совсем не ясно,- огрызнулся  Петро Максимович Прохоренок,- Брехня тут все у Ленина понаписана.  Разве  напишет он правду, ежели он немецкий  шпион. Говорят его под суд отдать хотели, а он убежал куда-то, опять поди к  немцам?

     — Да ежели не шпион — все равно нам с Лениным не по пути,- подал голос дядя Михайло,- Он ведь только  о помещичьей земле пишет, а о нашей крестьянской — ни слова.  Ездил по заграницам все время — вот и не знает наших крестьянских порядков, думает -везде  помещики, а у нас как раз их не бывало.

        Нам только  бы дали казенной добавки, да  делить то землю по  справедливости.

   А я думаю  за  социалистов –революционеров надо голосовать,-  отозвался дядя Гриша,- помните, как  сват Осип Павлович их расхваливал. У них, говорит, в программе про землю-то все хорошо указали: и о переделах ее, и об уравнительном распределении по едокам, и об удобрениях, и все, что мужиков беспокоит.

      Поговорили- поговорили тогда, да мужики , а так до ничего и не договорились   Я в душе уже тогда сочувствовал большевикам, но  в споры встревать не решался- многое еще было еще не ясным А разъяснить некому было.  Политические события сменялись одно за другим. О них в деревне узнавали из единственной газетки  « Пермская  земская неделя», да из писем солдат. Кое-что известно было  о Московском государственном совещании 12-15 августа, о Всероссийском Демократическом  совещании в Петрограде 14-22 сентября, о провозглашении Российской  республики.  Все эти события будоражили деревню.  Однако, темной, почти неграмотной, несознательной массе крестьянства трудно было разобраться в происходящем и она блуждала в потемках. В числе этих  блуждающих  находился и я.  А разбираться мне и времени не хватало. Его отнимали неотложные сельскохозяйственные работы.

    События того времени я описал в  дневнике за 17 декабря, который я обнаружил недавно у своей старшей  сестры. Вот что  там записано:

    « Сегодня у меня   исторический  день- я дважды именинник.  Во- первых, сегодня день  святого —  пророка Даниила. Я родился 17  декабря, так как пророк Даниил значится в календаре в этот день, мне исполнилось шестнадцать лет.

    Выходит, что я уже совсем взрослый парень – таких уже даже на вечерки и на игрище пускают.

    А главное — сегодня тятя сказал, что он   меня в писари просватал и, поэтому, поздравил мня с выходом в  люди.

    — Вчера на сходе  нового сельского писаря нанимали вместо Разума Федоровича. Он отказался писарить-то, говорит, что не согласен большевистские предписания  выполнять,- рассказывал тятя, — а сват Филипп возьми да и  ляпни про тебя. Мужики, наши зареченские, подхватили:  «Правильно,- орут, -Данило-хороший парень, смирный, рассудительный, грамотей — каких, пожалуй, нету в деревне, Я подумал и согласился. Знаю, что тебе эта  работа по душе будет, а жалованье — сто рублей в год- в нашем

хозяйстве пригодится. Такие деньги на дороге не валяются.

     — И че  это ты, отец, выдумал на  старости лет,- всполошилась  мама.- В писарях –то совсем  отобьется парень от дому. Чуяло мое  сердце, что еще когда ты его в Арамашеву  учиться  отпустил, что не будет нам Данька  поильцем–кормильцем.

    -Ну вот, завела ты, мать, опять свою обедню.  Данило  Микитич вон сколь годов в писарях ходил, а хозяйство не бросил: глядь, какие хоромы  себе выстроил.

    -Спасибо, тятя, что выводишь меня в люди,- поблагодарил я.-Только не буду я таким, как Данило Никитич  Помнишь, дедушка Елизар говорил, что от трудов праведных, не наживешь палат каменных. А я  неправедными делами не намерен заниматься.

    -Молодец! Не такая наша порода, чтобы жульничать, да и время не то: советская  власть укоротит руки жуликам и прохвостам.

     Мне  предстоящая перемена  в жизни действительно по душе. Ведь я  столько  мечтал  « сеять разумное, доброе, вечное».  Думал учиться, а  не сбылась моя  мечта. Буду учиться, когда в пожарной писарем буду — там и газеты будут  для чтения, книг больше, чем дома.

   Сегодня  воскресенье — я весь день свободен. Надумал завести себе дневник. Буду записывать все интересное. Сначала решил записать, как лето и осень прошли.

    В основном была  обычная крестьянская работа. О ней чего же писать — дело известное.  О сердечных делах и написал бы, да нельзя. Это тайна.  А дневник  могут дома  увидеть.

    Перед сенокосом мы были в курене под деревней Бичуром, рубили дрова для  угольных печей. Подрядчик- дядя Егор. В  то время вдруг навалил  мокрый снег большими лепешками. К утру на четверть навалило. Даже сосны и березы дугой до земли согнуло Тятя говорил, что такого снега  летом он не помнит. А  к вечеру уж все водой взялось.

  Осенью свадьба у Агнеи была. Она 22 октября убежала убегом за Анисима Григорьевича.  К  Федюниным. Тятя с мамой в тот день к празднику ездили в Арамашеву, к Казанской. Было  воскресенье. Нас с  Дарунькой дома тоже не было,  тройку они с собой  возили. Анисим с Агнией воспользовались этим. Она собрала свою одежду и унесла, и Анисим тоже  помог узлы  нести. Их никто и не видел – дорога-то от нас к Федюниным не по деревне, а бором.

     Вечером наши  приехали из гостей веселые. Ждем, ждем Агнею, а ее нет и нет. Мама заметила, что ее одежды нет, так и ахнула.  Агнейка- то- говорит,-ведь замуж видно убежала

     Вон и лапоть свою и наряды праздничные забрала.

    — Вот отчебрила,- удивился тятя- За  кого бы это она? Ну, уж и задам же я ей жару!

     -Ну, что ты , отец. Не надеялась видно, что добром ее отдадим. За  Ониска Федюнина поди убежала. Он что то нынче часто с гармонию возле нас в деревню ходил, а не через Одину.

    Утром пришли  сваты  Анисимова мать Елена Лукишина и его дед Филипп Федорович. Долго рядились. Наши сначала ни в какую. Хотели забрать невесту обратно. Им обидно-ведь Федюнины беднее нас  считались.

   А мне Анисим нравился еще со школьных лет. Мы с ним в школу вместе ходили, хотя он старше меня почти на  три года.  У него в те годы как раз умер отец. Жили бедно Ходить  в школу  не  в чем было, вот и ждали пока подрастет.

 Я тогда  вступился за Агнию.

  — Что же, — говорю,-вы, тятя, не соглашаетесь-то. Теперь не старое  время, силой уж замуж не  выдают. А Анисим не плохой  парень, не хулиганит, как некоторые другие.  Да они, видать, уже и слюбились: на лугу  вместе  гуляли.  А с милым, как в песне поется, счастье и в шалаше.

   Ну, порядились  таки к соглашению. Скоро и свадьбу сыграли, так, не очень,  чтобы роскошную. Жених не богатый, да и невесту  убегом увел. У наших еще не отлегло от сердца.

    А в эти же дни как раз в Петрограде Советская  власть  установилась. Узнали из газет, которые Марочка Антонов отцу в письме прислал. Там и про новое  правительство и про декреты о земле и о мире прочитали.

  А у нас  власть еще не переменилась. Все  Учредительного собрания  ждут, что оно скажет.

     Выборы в Учредительное  собрание были в воскресение 12  ноября. Тятя  рассказывал:

     -Чужих агитаторов никого не было, а солдаты, которые на  побывку  пришли, советовали за  список социалистов–революционеров голосовать. Особенно наш Антон Трубин все шумел, что надо голосовать за  список   большевиков. Учитель Федор Осипович тоже за них высказался, но очень осторожно. Далее  оговорился:  « Ну, говорит, это дело добровольное.  Кому как бог на душу положит».  А я за  социалистов проголосовал. Думаю: куда уж люди, туда и я.

    А мама голосовать не ходила, «Ладно,- говорит,- там и без баб обойдутся».

     Если бы я  постарше был, наверно, за большевиков  бы стал голосовать.  Они  мне больше  нравятся».

    На этом запись за 17 декабря кончилась. Были в том дневнике еще несколько кратких записей за последние две недели декабря.     

       С Нового Года  начиналась моя  служба сельским  писарем.  В то время почему-то уже  опять староста и писарь были, а не  сельский общественный  комитет..  Или. Может быть, так только называли председателя и секретаря комитета?. А я  подробности запамятовал.

  Знаю только, что сельского совета в деревне в то время еще не было

   17 октября 1965 г. Госьков (конец  2 тетради).

Статья представлена на НПК «Возрождение родословных традиций», Рефтинский, 16.02.2019 г

Фото из сети Интернет.