Фирсов В.И. «О семье, о родной деревне, о себе…» (воспоминания). Предисловие Л.М.Пановой

Предисловие.

Фирсов Владимир Иванович – мой отчим. После смерти моего отца фронтовика он женился на моей маме, Софье Алексеевне. Мне было три года. В семье родилось еще четыре дочери.

Он родился 09.09.1930 года. Место рождения д. Михалева Невьянской слободы Алапаевского района Свердловской области. Невьянская слобода одна из первых развивалась на Урале в Верхотурском уезде после открытия Бабиновской дороги. В 1645 году уже были «прибраны» крестьяне по рекам Реж и Нейве.

И в километре от их слияния в реку Ницу находилась д. Михалева. Ее основанием считается 1621 год. По происхождению первопоселенцы были выходцами из Прикамья «с Устья Строгоновы слободы», с «Чусовые», с бассейна Северной Двины. В 1625 году в окладном Верхотурском списке появляются оклады кузнеца, попа и житничного  дьячка из Невьянской слободы.

Отчим описывает прекрасные окрестности деревни, леса, озера. В первой половине 20 века там еще не было беспощадной вырубки леса и водилось много дичи, было много ягод, грибов, шишек.

Деревня расположена в семи километрах от Невьянской слободы на высоком левом берегу. Фамилия Фирсов, скорее всего, появилась от имени Фирс.

Владимир Иванович любил своих родителей, Ивана Матвеевича и Татьяну Михайловну. Его отец имел кличку Мишутин, которая передана ему была от прадеда Михаила Ивановича. Предок был охотником и рыболовом, но еще владел сверхъестественными способностями.

Панова Л.М., действительный член УИРО

«С возрастом, не грех оглянуться

на прожитое, хотя не все

сохранила память, таким каким

 оно было на самом деле, но все же

примерно так зафиксировано

в моем воображении, как сумел описать»  

Глава 1.

Родословная.

Не знаю, как меня угораздило родиться осенью, в период «бабьего лета», и мое появление в семье было не совсем кстати. Была осенняя страда, значит, я был помехой крестьянской семьи. За это я не несу ответственности, так как не могу отвечать за родителей. Их желание иметь потомство всему первопричина, и расхлебывать судьбу пришлось вместе.

По астрологии я родился под знаком «Девы», а какая судьба ждет рожденных в эту пору — судить затрудняюсь. Что дано от природы в смысле: здоровья, способностей, везучести, долголетия и счастья при рождении в этот день и час  — тем более ответ затруднителен. Главным же критерием  будем считать сложение и передача хромосом родителей, откуда и образуется наследственность. Природу не обманешь, она пластична и устойчива. Признаки предков передаются поколению, хотя и трансформируются в новых условиях. И права в этом смысле поговорка «Яблоко от яблони далеко не падает». Считаю, я как плод своих родителей, далеко от своих корней не откатился. А чтобы доказать данную аксиому попробую совершить экскурс к своим предкам, и по возможным остаткам памяти описать свою родословную.

И так, мои родители: мать – Татьяна Михайловна, отец – Иван Матвеевич, повенчанные в Невьянской церкви зимой 1928 году, отроду 18 и 20 лет, соответственно. О чем имеется соответствующая запись в церковном архиве Невьянской волости Верхотурского уезда Пермской губернии.

Да простит меня читатель за то, что слабы мои познания ветви родословной по материнской линии. Мать моей матери, т.е. моя бабушка Елизавета Павловна, родословная которой исходит из с.Невьянское, там и теряется. Известно, что их предки – пришлые люди, работали на  Невьянской фабрике, имели фамилию Охрямкины и Глотовы.??

Из дошедших преданий доподлинно известно, что Елизавета Павловна рано овдовела и осталась с тремя детьми: Александром, Ольгой и Татьяной. Несмотря на такое «приданое» была сосватана и увезена с троицей в Михалево Александром Ивановичем Брусницыным – Князевых, так прозывали этот род. Человек незаурядного ума  и грамоты, был старостой общины, а в последствие стал Сано-коммунист — организатор ополчения против белых.

В этой новой семье моя родительница выросла вместе со своими старшими и вновь народившимися братьями Григорием и Георгием, сестрой Валентиной. Надо отдать должное почтение крепости воли и духа этим предкам, их умению семейного лада и работоспособности, чтобы поставить на ноги такое потомство. Трудности того времени состояли в малом земельном наделе, т.к. мужики не вошли в пай земельного передела. Поэтому был ограничен достаток в хлебе, выручала аренда и наем. Это не мешало им вести хозяйство справно, но ограниченно, и не так уж и бедно. С подрастанием старших дела пошли лучше.

В возрасте 18 не полных лет и уходит моя мама за полюбившегося Ивана, хотя мотивы раннего замужества остаются под покровом тайны. Тем более было предосудительным ее выход вперед старшей сестры Ольги. Не безобидным было согласие на брак ее отчима: «Не успел вырастить работника, как он уходит». Но все было улажено миром и согласием сторон. А в последствие сложились самые уважительные отношения новой родни и дружбой. От своих родителей я не слышал, ни поводов на распри и компрометирующих высказываний в адрес своих родителей. Они почитали и уважительно относились к своим родителям, а порой и гордились ими. Видимо было чем. А это говорит о многом. Достаточно дополнить такой штрих биографии мамаши, как ее отчество. Уже известно, что она была приемной у Александра Ивановича, и так сложилось, что с возрастом ее называли Татьяной Александровной, и писали так же, хотя документов об усыновлении и удочерении не было. Лишь с выходом на пенсию она восстановила законное отчество Михайловна. Такая же учесть постигла старших. Все зрелые годы были Александровичами, а на пенсию пошли Михайловичами: и Александр, и Ольга. Всем им присвоенное отчество отчима не было в тягость, а восстановленное родное Михаила принимали с каким-то удивительным чувством далеко забытого и незнакомого прошлого. И вправду родного отца они представляли довольно смутно. Преданность матери новому браку передалась им.

Разрушение этой семьи подкралось в первые годы коллективизации, пришедшееся на 1931-32 год. Александр Иванович был ночью убит своими же односельчанами, в своем же дому Востряковым Санком и Еграшкой. Совершившие злодейство были посажены и не вернулись домой. А бабушка Елизавета Павловна, потрясенная горем и испытанием страха проживать в этом доме не смогла (даже кровь на потолке не смывалась), переехала в город Ирбит с оставшимися иждивенцами, а в последствие — в Свердловск. Там и осела вся их семья, которая разрасталась и распадалась на самостоятельные семьи. В итоге мои дяди и тетки по материнской линии произвели моих сродных братьев и сестер. С большинством из них мы хорошо знакомы, имеем нормальные отношения и связи.

Как-никак, а по одной четвертой крови у каждого из нас одинаково принадлежат бабушке Елизавете Павловне, прожившей около 80 лет в трудах и заботах.

Вот таким в последствие разрослось ее потомство:

— Александр М. Брусницын, женат на Мире Апонасовне, проживал и умер в Днепропетровске, своих детей не имел, воспитывал приемного сына.

— Григорий А. Брусницын, супруга Любовь С., проживал в Днепропетровске, дочь Римма.

— Устюгова Ольга Михайловна, муж — дядя Тима, проживали в городе Свердловске, ул. Луначарского №105, сын — Александр, дочь  -Галина.

— Дядя Гоша, тетка Анна, Свердловск-45, сыновья: Анатолий и Михаил.

— Валентина  Александровна, Свердловск, сын Сергей.

Удивляет, что дяди мои Александр и Григорий носили фамилию Брусницыны, хотя на самом деле имели к ней косвенное отношение, и считали это правильным. А уж они-то могли разобраться, поскольку были образованными и занимали высокое служебное положение. Старший дослужился до начальника торга Днепропетровска, второй вышел в отставку в чине подполковника.

Семья Александра Михайловича Брусницына.

Старший выглядел довольно крупным и солидным интеллигентом, второй – крепышом и бывалым воякой с хорошей выправкой. Он, жив и сегодня хотя перевалило за 80. Мой добрый малый. Тетка Оля заслуживает особого моего расположения, это копия бабушки Елизаветы и росточком, и говором, и деловитостью, и характером. Эту мою родную из родных тетку отличало от всех большая скромность, трудолюбие до пчелинного, хотя невзгод она хватила через край. Ее благоверный Устюгов Тимофей – мастер на все руки, но пьянчужка пусть и не первый по рангу в Свердловске, но и не последний. Этот тихий алкоголик, скандалил слегка, но в дом редко носил заработок, мог полгода уходить на заработки и в запой. А потом его отхаживали. Отутовеет – снова за старое. Чего не отнимешь у него, так это был добродушный и приветливый человек. Это и притягивало к нему нас, я даже принимал участие в его похоронах. Жаль загубленную вином его добрую душу. А больше всего было жаль свою добрую тетку. К ней всегда можно было приехать, и найти приют и добрый прием. Все было скромно, не богато, но по-человечески и по-родственному тепло. Эти качества роднили ее с моей родимой матерью. Много было в них общего. Светлая им память.

Корень моих корней – родословная линия отца. Воспроизвожу описание из рассказов отца, бабушки и других достоверных источников, сравнимой с преданиями старины глубокой. Так сохранила память. Мужицкая линия по-нисходящей продолжалась поименно так: Иван, Михаил, Василий, Матвей, Иван и как итог – Я. Вы уже догадались все изложено сверху вниз. Поскольку об Иване из древности до нас сведений нет, буду излагать далее.

И так, дед моего деда – прапрадед Михаил Иванович, по прозвищу «Мишутин» слыл на устах, в округе, как знатный охотник и рыбак, знаток сверх естественной силы, тем чего не дано другим. Промысел зверя и рыбы для него было любимым занятием, дающий дополнительный источник к существованию семейства. Знал и умел по этой части многое. И в тоже время говорил: «Кто стреляет, да рыбу удит, у того в хозяйстве ни хрена не будет». Его считали и знахарем, и волшебником, а проделки, которые он выкидывал за свою долгую жизнь, выглядят фантазией и не укладываются в наше сознание. Коль сказывали, стало быть, какая-то доля истины в этом была. Он мог наложить порчу на ружье незадачливого охотника, каким-то особым чутьем знал, что по Заимской дороге у него «Бонята роются в петлях». А застав супостатов на месте преступления, без лишних эксессов, отнимал принадлежащую ему добычу, оставлял их в лесу, откуда они не могли тронуться, без его великого повеления. Приговаривая ложась спать уже дома: «все еще они там пляшут, отпустить что ли их.» Или мог сделать и лошадь распрягалась, либо не пошла. Лекарем не был, порчей и сглазом не занимался. Хотя это ему приписывали. А вот живность, принадлежащая его двору, была под его великим покровительством и охранную грамоту он исполнял исправно. Благодаря чему дом не знал потери, сглазу и урону всему скоту. Семейство было уверено в своем благополучии, не знало напастей и неожиданных, незваных неприятностей. Дед был ореолом надежности и  спокойствия рода. Вероятно, что это был очень одаренный природой человек с аналитическим складом ума, изумительной смекалкой и способностью реализовать свои возможности. И вполне допустимо, что дед моего деда обладал даром гипноза и телепатии. Вот они-то и приносили ему славу и уважение и некоторое преклонение и боязнь «как бы чего не сотворил». А воля его была сильна и мало отразима. Хотя он ей как повелитель не злоупотреблял. Не допускал творить зло и похабность, не унижал достоинства других. Не выставлял себя выше других, оставаясь равным среди равных. Но цену себе знал, и боже его сохрани, чтобы перед кем-то унижался и преклонялся. Это было его кладом и ограждением всего семейства. Это было его тайной за семью замками. Что он знал, никому было не ведано и не доступно. Таково мое глубокое убеждение.

А вот устроить безобидную шутку или посмеяться над кем-то, не взирая на личность, он был великий мастак (мастер), за что и был любезно назван «Мишутин».

Известно, что пашню недолюбливал и не очень-то ей занимался. Всецело отдавался промыслу и так до глубокой старости. В выражениях был резок и замысловат, хотя и бодр и неунывающий до последних своих дней. Таким я его вижу в своем воображении. Допускаю, что где-то преувеличил, а где-то недооценил.

Приведу некоторые его приключения и проделки. Бабушка моя Евдокия Герасимовна поведала о забавном трудно объяснимом случае, приключившемся при ней. Была она еще в их доме молодухой, за дедом Матвеем, и напросилась у него съездить на ярмарку в Ирбит, он вез пушнину, а ей, понятно, хотелось посмотреть торга и город. Взял ее он с собой – уважил. Так вот обделав все дела и совершив покупки, деду приглянулась собачка одного хозяина. Сторговал ее дед и привязал на конопляный поводок к ходку сзади. А отъехав от города – отпустил с поводка. Не отстала шельма от нового хозяина, все была как при нем, около ходка. Да только в Рудной на паромной переправе осталась на том берегу, от которого отчалила их подвода. На беспокойство высказанное бабушкой, что охотница отстала и деньги плакали, дед твердо так сказал: «никуда не денется, сама домой прибежит». Она больше перечить ему не стала, но все же за оставшиеся 16 верст, пока ехали, ее не покидало чувство горечи за безрассудство старого свекра, и жалость утери – собачка была собой хороша. Но какое неописуемое было ее удивление и радость, когда увидела у ворот своего дому «купленку», которая вертелась у ворот, помахивая хвостом, выражая явное удовольствие ожидаемой встрече вернувшегося с ярмарки нового хозяина, и доказывая своим поведением свою изобретательность, находчивость и привязанность.

Забавно, удивительно и непостижимо. Трудно воспринимается за неправдоподобность, но не верить Герасимовне я не могу, она не из тех, кто врать способен. А поэтому мне, уже, зрелому разумом мужику, наслушавшемуся и начитавшемуся всякого, и по сей день, непонятно, какая неведомая сила могла привести незнакомую псину к ее новому обиталищу. А песик-то был очень славным и любимцем семьи. Тем, вот пояснение закончила свой рассказ Герасимовна, не могла я приставать с расспросами этого случая к вечно творящему чудо старцу, ибо знала, что в этом доме так не принято. И поняла, что это не страсти-мордасти, а богом ниспосланная благодать. Герасимовна — безграмотна и верующая в Бога.

Приведу одну историю, рассказанную посторонним, независимым человеком, приключившуюся с ним в молодости, не без участия деда «Мишутина». Так вот, этот Прокопий Егорович, а иначе звали его за глаза «Проня Вака», весной пошел на охоту со своей фузией, интересовали его прилетевшие утки, а было их в те времена уйма. В начале заливных лугов с озерами, около конной дороги в поле, на берегу озера «Мочище» сидел дед Михаил Иванович. Проходя мимо его, не обмолвившись словом, как бы и не было тут «его величества», Прошка с достоинством заядлого охотника двигался по своему делу. И надо же, откуда ни возьмись, летит крякуша и падает на соседнее озеро. Посчитав за скорое везение Прошка припал к земле и подкрался к берегу на верный выстрел. А когда прицелился, то оказалось две утки, откинется от прицела – одна. И так несколько раз. Толи иссякло терпение, толи верх взяла охотничья страсть, он и бахнул по двум, дым рассеялся, утка улетает, а на поверхности озера только круги расходятся. Поднялся огорченный неудачей Проня, слышит наказ старика: «Побегай дальше, так настреляешь, а эта была дыроватая». В дальнейшем ходе событий слова старика подтвердились к великому счастью Прони. Не прошло и часа, как он добыл 5 уток. И считает этот выход самым удачливым. Только вот тираж с двумя утками в прицеле не давал душевного покоя. Ну, а что дед? А он, как ни в чем не бывало, сидел и стерег свои верши и сети.

Прожив долгую, полную приключений и забавных историй, жизнь, наш патриарх погиб на рыбалке. Произошло это горестное событие так: оправился с внучкой неводить на озере карасей. На 3 или 4 тони дед начал тонуть, хотя был в этом месте с неводом не один раз, и глубины не было, а тут тонет и баста. Не сумела вытащить его внучка, а когда созвала народ, то оказалось мелко и лапти на ногах старика были под водой. Поговаривали, по случаю гибели старика, что сгубили его дьяволята, так как на старости лет прервал с ними всякую связь. Этого не прощают.

Как бы там не говорили, и какие предположения не строили, вероятнее всего его подстерегла старость, предел физических возможностей, предотвратить или отодвинуть на неопределенное далекое, не властны были его большие духовные силы, не раз выручавшие его в молодости. В данном случае наступление судорог в мышцах тела и острый сердечный приступ – должен присутствовать как неоспоримый факт. Но кто его мог тогда диагностировать. Деревенская темень. Но следует отдать должное нашим землякам, которые увековечили его имя, назвав озеро «Мишутиным», так оно называется и по сей день. Допуская, что это название новое поколение знает, но оно им ни о чем не говорит. Так же сходит с деревенского лексикона «мишутина порода», на нет и в забвенье.

Мало что осталось из воспоминаний о деде моего отца, моем прадеде Василии Михайловиче. Знаю о том, что ему пристала кличка «Дух». Поводом прозвищу послужил крутой нрав и неимоверная торопливость во всем. Любое дело вершил одним махом. Этот предок был крепко сложен, не лишен пытливого ума, смекалки и умения многое делать своими руками. Что и позволило ему укрепить и расширить  крестьянский двор и стать справным хозяином. Имел неудержимую страсть к быстрой езде. А так как не переносил езды на лошади шагом, приходилось постоянно менять лошадей, дабы завести себе  неугасимую быстроногую, чего никак не мог добиться, порой оставался с загнанной клячей. Разве могла быть такая лошадка и носить «Духа» из ворот, и в ворота, и всю дорогу – во весь дух, а погоняло держал всегда в руке. Кипучая энергия этого торопыги не давала ему возможности спокойно справлять любую работу, сам вечно куда-то торопился и других торопил, не ведая о том, что работает на износ. Видимо в этом кроется главная причина в раннем старении. К 60-ти годам выглядел очень старым и редко брался за что-нибудь по хозяйству. Поняв свою немощь, передоверил старшинство в доме спокойному, уравновешенному и рассудительному сыну Матвею, моему деду.

В итоге описания старины своих предков, добавлю, что это были крепкие телом и духом, деятельные мужики, верующие. Ценное их достоинство состояло в том, что они обладали властным характером, но в доме не было обиженных и униженных, как не было места распрям и раздорам. Старшим был тот, кто больше пользы приносил роду. Старики добровольно уступали руководство в роду, становясь за спину главы – кормильца. И не роптали. Можно и нужно только позавидовать установленному, не в одном поколении, укладу. До меня дошло описание их внешности, которую воспринял и записал в памяти так: мужики-предки были среднего роста, сухощавы, но крепко сложены. Лицом – смуглы, волосом – черноваты, цветом глаз – темно кари, а взглядом – проницательны. А темпераментом обладали самым разнообразным. Скорее всего были торопливы, но обдуманно спешили.

И так, мой дед Матвей Васильевич, который ушел из жизни, зная, что у него родился второй внук – это я. Но, убей меня, я его не помню. Это было в 1932 году. Когда мне было 2 года от роду. Могу без сомнения сказать, о том, что какие-то черты деда передались и мне, так как несколько стариков знавших довольно хорошо моего деда, во мне, уже повзрослевшем, безошибочно узнавали потомка деда Матвея. Так, где-то в 1942-43 г. кузнец из кузнецов, бывший сосланный, раскулаченный, но в Великую Отечественную войну вернувшийся на родную землю Гордеев Игнатий Александрович, узнал меня, как внука Матвея. И сказал: «твой дед был очень хороший человек, мы с ним были однополчанами в Германскую, спасибо ему, вытащил меня с поля боя, тяжело раненным. Обращайся ко мне, если, что надо, время для вас трудное, а я у вашего рода в долгу…». Нет и Игнатия в живых, а его слова и его образ, образ друга моего предка, все стоит живым памятником.

Мне о своем дедушке известно, что женился он не молодым. Был и пахарем и воином, с Германской вернулся после тяжелой контузии, страдал болью в пояснице, но не очень-то жаловался, а вот потрудиться пришлось вдоволь. И только благодаря его усилиям к началу коллективизации и подрастанием 3 сыновей и дочери (отец, дяди Антон и Данил, тетка Павла) хозяйство было справным. Хороший двор. Старый дом-связка, новый крестовый сруб без выделки, кузня, 3 лошади, 5 коров и прочей мелочи. Все это унесла коллективизация. А дед мой не был раскулачен, только за то, что жил и нажил все своим трудом. Засчиталось ему так же, вывод из окружения белых в 1920 году в наших местах остатка разбитого и разрозненного отряда красных.

Так или иначе, но судьба моего деда под старость сложилась, а вернее склонилась не совсем справедливо. Не было зачтено его праведных трудов и стараний. Лихолетие, заставшее все крестьянство, после свертывания НЭПа, и развернутой коллективизацией, привело нашего крестьянина к разрухе и голоду. А он к своим 60-ти годам уже не смог оправиться, был подавлен неразберихой царящей в селе. Силы были подорваны, душевное состояние надломлено, от того что хозяйство упало, старший сын отошел, а младшие были и молоды, и деятельны. И на бабушку – надежды никакой, была сварлива и упряма. Он признавался, что нет с ней никакого сладу. Знамо мне, что он окончательно надорвался на работе, немного полежал и скончался, не дотянув до 60 лет.

Оставшуюся от него семью (мать, братьев и сестру) взял под свой кров и покровительство мой отец. Такой большой семьей мы жили вплоть до 40 года. Хозяином в нашем доме, его душой, добытчиком и распорядителем был мой незабываемый отец. А вся трудовая тяжесть и обязанность лежала на дяде Антоне и моей матушке. И считаю, что они сами взвалили на себя эту посильную им ношу, и справлялись с ней успешно. Ох ты, дядюшка мой – Антоха, так его звали дома, каким он был смиренным и спокойным трудягой. В его жизни было мало праздных дней. Как мне его жаль. Жаль, что он не получил грамоты, жаль что он мог переносить безропотно все свои невзгоды, жаль что ему не пришлось погулять, жаль что он не научился веселиться по-праздному. Так же можно сожалеть о его замкнутости и необщительности. Я рос при нем и рядом с ним, был душевно к нему привязан, он меня уважал, оберегал, натаскивал, заставлял, посылал и понукал мною как своим собственным. Мне не мешало это его любить и тереться около него.

Дядя в меня заложил много крестьянского, ему хорошо знаемого. Я помогал ему ухаживать за жеребятами, мы их обучали к упряжке, катались. Возили корм, пасли и кормили. Ходил я с ним в лес, он и в лесу был знающим человеком… Я же не мог быть сердитым и бездарным к своему дяде. Он конечно, еще больше привязался ко мне. И расхваливал родным меня: «Вот это парень! Что надо!».

Я, в последствие, убедился в его большой силе. Хотя он частенько был в недомогании «болели шейные железы» до опухолей и нарывов, и это его угнетало, еще и морально. Знакомо мне, как он легко мог скрутить старшего брата, т.е. моего отца, который был его мощней с виду, но признавал Антохино превосходство в силе, и не связывался с ним.

Простился я со своим Антоном Матвеевичем, и больше не пришлось нам свидеться, в 1942 году, так мне запомнилось, когда грохотала в самом разгаре Великая Отечественная и несчастная война. Ездил он по повестке в военкомат 9 раз и каждый раз возвращался домой, за непригодностью к воинской службе. Только на 10-ю явку в призывной пункт – признали «годным». А мы-то надеялись, что в нашем семействе будет надежная мужская спина и опора. Наши надежды оказались несбыточными. А отправка моего уважаемого Антона на фронт стала для него роковой. После незначительной его подготовки, стал он участником ВОВ. Нам же, при величайшем нетерпении и огромнейшей заботе и переживании за своих близких, там, в сумасшедшей войне, было от нашего Антохи всего 3 треугольника, довольно неразборчивого сообщения о себе. Из которых, мы его самые близкие, знали, что он возит походную кухню на передовую. Четвертое сообщение – похоронка. Поразившая нас, и открывшая счет погибшим воинам из наших трех ушедших. Это было страшное семейное горе, и мое в частности. Печаль моя по дядюшке утраивается, тем, что в моем семейном альбоме нет даже его фотографии, как возможно, что таковая у кого-то из родных сохранилась. Как не осталось его памятной вещи, напоминавшей о нем. Сохранилось лишь то, что осталось в моей памяти. И это, как мог – рассказал.

Да! Друзей-то у него было: Федор Иванович (Махно) и все

Не позволю забыть и о своей тетке Павле Матвеевне. Судьба нашей крестной была не из легких. Сделаю вывод, что самые трудные для нее годы, она вновь возвращалась к семье старшего брата, а как полегче станет житье — становилась самостоятельной и даже возможно забывала о нас. Так в 35-36 году осталась на лесозаготовках на станции Ясашино, вышла замуж за сибиряка Баранникова Д.И. – и стала жить самостоятельно. Дядя Дмитрий был настоящий сибиряк: и веселый, и работящий, всем вышел и был уважаемым. Как началась война, так Павла с двумя детьми задумала вернуться в свою деревню, т.е. к нам поближе. Делать было нечего, и мама привезла ее на двух подводах по осени к себе в Михалево. Позднее она приобрела половинку у Князевых, устроилась работать в химлесхоз, добывала живицу, плела лапти, рубила дрова и т.д. На второй год заболел ее сын Толик, отстоять не смогли и похоронили.

Баранникова Павла Матвеевна

А вот Катя росла вместе с нами, была ровесницей моей сестре. Вместе окончили медучилище и уехали в Свердловск 44 и 45. Там и осталась, там нашла свое пристанище и наша тетка Павла, там вышла на пенсию, туда увезла свою матушку Евдокию Герасимовну. Поведаю о том, что из 4-х потомков моего деда Матвея, тетка Павла пережила всех и в свои 80 лет выглядит значительно моложе, так же бодра, спокойна и работоспособна. Хотя беды и несчастья, бескормица и прочие невзгоды не обходили ее стороной. Уж коли так ей написано на роду, дай бог моей Павле Матвеевне хоть в завершении века пожить нормально. У меня к ней не было и не осталось никакой обиды, кроме уважения и добра. Сожалею, что мало оказал ей помощи и поддержки. Коли я мог ее встретить на переправе – брал лодку и перевозил, надо было – нес для нее в лес обед. Был и коноводом, если нужна была лошадь, чтобы привезти дрова или сено. Вот и все.

Данил. Этот дядюшка был для меня эталоном для подражания. К нему у меня была особая привязанность. Родился он в 1918 году (1919 г?), с запозданием окончил Невьянскую семилетку. С 1936 по 1939 год учился в Ирбитском Агрозоотехникуме. Сразу же – служба в Советской Армии и война с первого до последнего дня, закончил войну на востоке с Японией, остался на сверхсрочную службу, осев в Приморском крае. Отслужив, там остался, там и схоронен. Армейский чин – майор. Наград не так и мало. Ранения легкие. Пришлось всю войну стоять командиром орудия на передовой, но видимо судьба его хранила и оберегала.

Фирсов Данил Матвеевич с семьей.

Для меня Данил был писарь с большой буквы. Его писанину не спутать ни с кем. А прочитает любой. Благодарен ему, за огромную поддержку деньгами в мои студенческие годы. Только он решил вопрос моего продолжения учебы в 1947 году. Видимо помнил благодетельство моего отца к нему. Последние годы наша переписка с ним затухла. В Приморье у него остался сын и, естественно, отпрыск нашего рода Фирсовых.

А теперь пришла очередь рассказать, кто мои родители. Отец – Иван Матвеевич, родился 23 сентября 1908 года, в семье был старшим сыном. Волею судьбы ему пришлось быть старшим. А вернее, главой оставшегося семейства от деда и народившегося своего потомства. Он с этой обязанностью справился. Точнее не допустил, чтобы все мы были понукаемые и обиженные, со стороны кого-бы то не было. Каждого из нас учил, готовил к самостоятельной жизни. И все это делал умело, исподволь. Его справедливо-нахрапистый характер в деревне хорошо знали. Уж если он за что-то взялся, то никогда не отступал. Ибо знал, что будет по нему, по его. Сам лично прошел большую и трудную школу жизни. В начальство не лез, так как 4-х классное образование больших шансов не давало. Рядовые работы его не устраивали. Поэтому в 1936 году выучился в Кунгуре на шофера, и до начала войны водил колхозную «Полуторку». Вот где было для меня развлечение, когда отирался около него и его машины. Это позволило мне к 10 годам уже самому сидеть за рулем и ехать, кроме того получить кое-какие технические навыки.

На войну его взяли в первые же дни, массовой всеобщей мобилизации. Как сейчас помню: повезли их на 8 подводах, народ вышел всей деревней проводить на окраину. Что тогда было: песни, гармонь, слезы, причитания, прощания и наказы. Я же не ограничился прощание за околицей деревни, когда обоз с призывниками пошел в сторону Алапаевска, я продолжал бежать за канавой. В темноте меня заметил его друг Петр Иванович: «Ванька это ведь твой парень бежит, не хочет от тебя отставать!» И взяли меня на подводу. Так я простился последним из семьи у самого леса. Запомнилось, как сказал Петька «Подгорный»: «Ты, друг, придешь с войны живым, видишь, как сын за тебя переживает!» Сбылись его пророческие слова. Вернулся мой папа живой и малость вредим, вернулся и Петр Иванович, только с искалеченной рукой. Провожал я его на 11 году от роду, а встретил на 15-м. Мало мне довелось быть вместе с отцом, так как уже в 1946 году уехал учиться в Волковский с/х техникум. Но и за это время, что нам выпало быть рядом или раздельно, я всегда чувствовал его поддержку и наставления. Это была учеба настоящей жизни, только воспринимай и переваривай.

Помнится, как-то в детстве, ему пожаловался Харитон Трифанович, что я побил его сына Ваньку. Отец мой учинил мне допрос: «Как, за что,  где и т.д.». А в итоге заключил: «Я тебя Володя наказывать не стану, ты молодец, что не даешь себя в обиду. Вот если бы тебе попало, и ты стал искать у меня защиты, я бы тебе добавил.» Трифоново колено нам было сродни, но с Иваном ихним у меня мира не было. Он был задирист и непостоянен, а я превосходил его в силе и ловкости, поэтому верх был за мной. Это подтверждалось не один раз, и не только с ним. Моему отцу было видимо лестно, что я у него не драчун, но и не битый никем в свои детские годы, сдавал сдачи.

Помнится мне нелегальная поездка на полуторке с ним  в Ирбит. А было это так: возил он зерно на хлебопоставки, а когда загружались на складе, я тут крутился около них. Его помощник, Иван Дмитриевич Бушуев, втихаря спросил меня: «Хочешь в Ирбит», — «Хочу». – «Ну, тогда лезь в кузов». Я и шмыгнул туда, он посадил меня среди мешков и прикрыл мешками. Загрузились, поехали. Долго ли, коротко ли ехали, не знаю, но меня порядком придавило мешками и помяло изрядно. Иван Дмитриевич и вспомнил, что он спрятал от отца в мешках его чадо. Остановились, вызволили меня живого и посадили в кабину. Таким обманным, нечестным образом я в свои 8 лет повидал, что из себя представляет город Ирбит и какие есть деревни. То, что я начал поездку мешком – забылось вскоре, а вот впечатление от всего виденного осталась на всю жизнь. Спасибо и моему смутьяну Бушуеву. Провокация была не забываемая, и отец на меня не сердился.

 

Среди сверстников я был более  бывалым парнишкой.

Я начинал учебу в начальной деревенской школе, где до 41 года закончил 3 класса, учеба давалась мне легко, поэтому в тетрадях моих не было плохих оценок. Чем я, по сравнению со старшим, пользовался похвалой и поощрениями родителей. Отец был мною доволен. Мне это так же было приятно. В 45-м я уже набрал обороты в учебе и отец стремился, чтобы я учился дальше. Как мог, но с их родительской помощью я в 1949 году окончил техникум в Волково.

 Семья Фирсовых (Татьяна Михайловна, Евдокия Герасимовна, Миша, Иван Матвеевич, Коля,   Екатерина Баранникова, Мария)

Он же с возвращением с войны в 45 году, не отдохнув, как положено, стал бригадиром полеводов, и так проработал до 60-года. И был доволен своей работой. С организацией совхоза был и плотником и кузнецом. Все это ему давалось без труда. Любимым его хобби были, как и у предков, рыбалка и охота. Мастерил плетеные морды, чему и меня научил, всегда во дворе  имелся бредень и сак. Так что рыбой мы были не обделены. Прилегающие леса знал отменно. Сроки лова унаследовал от прадеда, и поэтому ему сопутствовала удача. Особенно был неравнодушен к самоловам, плашкам, кулемкам, силкам и капканам. Хранил и пользовался ими с особым умением и азартом. Только ружьишко в руках у него добротное было всего одно, и собака выторгованная у Елесы «такая, которая удовлетворяла его запросы и осталась в моей памяти, как настоящая промысловая». Это была наша общая любимица «Карта». С ней-то я и был приучен к охоте. Толи он, толи она, но вместе они обшарили весь прилегающий в округе лес. И мне выпала не одна ночевка по осеням на белковании.

Радости было до слез у моего папана, когда в 1968 году к его юбилею я подарил ему новую «тулку» со всеми принадлежностями. Это отвечало его заветному желанию. Я его предвидел и удовлетворил. Считаю, что был для него мой самый дорогой и желанный подарок. За что он меня втройне отблагодарил.

Многое я от него перенял, но далеко не все. Рубить сруб, ставить выделку, ладить кровлю, мастерить инвентарь, все это от него. Зараза охоты и рыбалки, так же исходит от него. Сколько он изловил лисиц, рысей и белок, только ему одному известно. Всегда его манило на природу. Не будет большого греха, если скажу, что любил он выпить, иногда и крепко. В один мой приезд к ним он обрадовался несказанно. «Господь, тебя послал Володя, как я хочу выпить, а мамка одному мне не разрешает. Теперь-то у меня – говорит – есть заделье».

То есть имел свои пороки, не старался из кожи лезти в святые. Поэтому и приговаривал, что «человек создан, чтобы трудиться, так велел бог, и немного приворовывать. В противном случае, если только горбиться – не наживешь, а если только воровать, то в тюрьме сгниешь». Мне больше известно, что ему выпало больше всего трудиться. В работе и в обыденье был очень крут, и не любил медлить, да так чтобы все около него крутились. Видимо, это сказалось на том, что к 70-ти годам резко почувствовал упадок сил и стал частенько недомогать. А до этого времени имел целыми все зубы. И никогда у него не мерзли руки. В любой мороз мог работать без рукавиц. Подкравшийся к нему неотвратимый недуг, белокровие, был распознан докторами с запозданием, когда уже что-либо предотвратить было невозможно. Когда я приехал к тяжело больному отцу, то он даже обиделся на маму. Подразумевая наше прощание, и его неотвратимый конец. Хотя так оно и произошло. Недожив один месяц до 73-х лет, мой отец умер в августе 1981 года. Для меня, как для всей нашей семьи это была тяжелая утрата. Было лишь одно утешение в том, что это должно было произойти когда-то. Я же благодарен своей судьбе за то, что оставил меня мой родитель в зрелом возрасте, все-таки 51 год, а ни какой-нибудь неоперившийся птенец. Я чувствовал, что он всегда был со мною рядом и я не сирота. Но у меня оставался великий мой друг, заботливый, не знающий покоя, вечно в земных трудах – моя мама. Надо бы ее заботы и тягость переложить на себя.

Моей матушке было позволено пережить отца на 5 лет. Так же немощной, больной и состарившейся она скончалась в апреле 1986 года. Как же не состариться и не быть больной, вырастив четырех сыновей и дочь, т.е. пятерых, вечно в заботе, работе и хлопотах, не одинажды, надорвавшись в трудах. На мою долю выпала ни одна зима и лето вместе с ней тянуть непосильную лямку крестьянского быта, когда шла война. Мы научились рубить дрова и ставить сено, растить огород, все это позволило выжить, не согнуться. В последние годы войны 44-45 годы к зиме в нашем дворе был полный запас дров и сена, и в избытке картошка. Мы с братом уже были надежными помощниками, в свои 14-16 лет мы не боялись ни лесозаготовок, ни покоса, знали и любили коней. Мама, хотя и берегла нас, но от работы бегать не позволяла. Меня посылала в Монастырь, Ключи и на свою мельницу с помолом зерна, и не на одну ночь. Ездил и в Алапаевск торговать картошкой. Дома нам не было покоя, как не знала его и наша родительница. Скотина водилась, огород много давал – так что на столе жратва водилась, а мы с голоду не пухли. На все был установ и распорядок матери. И это нас спасало. Когда вернулся отец с войны и увидел сохранившееся хозяйство – низко поклонился матери в ноги.

Самое первейшее достоинство моей родительницы состояло в том, неизвестно когда она отдыхала, если надо было нас обстирать, накормить, одеть. Все-то у нее получалось споро, без суеты и добротно. Как будь-то бы вместе ложится спать, а утром всех будит к готовому.

Иван Матвеевич и Татьяна Михайловна Фирсовы на покосе.

Все чем я обязан своим родителям, за учебу, воспитание и становление, как личности в большей степени кланяюсь своей матери Татьяне Михайловне. Я и сейчас чувствую прикосновение ее ласковых материнских рук, ее заботливый взгляд постоянно сопровождает меня. Жаль, что не довелось быть с ней в последние минуты ее жизни. Свежа в памяти последняя встреча, навестив тяжело больную, мне довелось умыть, переодеть, накормить ее и поговорить напоследок с родимой матушкой. Взгляд ее как бы говорил, вот Володя моя какая старость, и не за горами то время, когда я уберусь к вашему отцу и своему другу на постоянно, а Вы уж тут оставайтесь без нас, большие уже.

Таким образом, распалась связующая основа нашего гнезда. Все мы пятеро их отпрысков закладывали свои гнезда и выводили своих птенцов. Изредка слетаясь вместе туда, откуда все вылупились и оперились.

 

Глава 2.

Моя родная деревня – Михалево.

Стоит и поныне на месте своего основания, значительно изменившаяся и уменьшившаяся в числе домов ее составляющих. Основана эта моя родина, по предположительным данным в пределах 1650-1660 годов. Из преданий, местом ее первых поселенцев были два строения в разных местах. Первое, около теперешнего кладбищенского ключа на взгорке, и долгое время стариками называлось «жилище». Второе – на берегу речки Черной, на месте бывшего Черновского лесного кордона. Кругом лес, и оба поселенца постоянно навещали друг друга, испытывая неудобства лесных отшельников. Будь-то бы, звали их Михой и Левой. С ознакомлением окружающих их мест пришли к выводу, что выбор их жилья был неудачен во всех отношениях, решили на слияние и основать новое поселение на яру и в месте слияния рукавов реки и впадения речки Черной в Ницу. Лучшего места найти и придумать было невозможно. Основались, и название было дано Михалево.

По природно-географическим признакам место основания новой деревни значительно превосходит все другие рядом лежащие осваиваемые места, по своим богатствам и разнообразию ландшафта. Видимо, не случайно, так, все последующие поколения людей, там народившиеся, уважительно и с особой любовью, отзываются о своей деревне и ее округе.

Вспоминать и любить эту свою «малую родину» есть за что. Много здесь сосредоточено достоинств, удовлетворяющих запросы многих поколений. Близость реки, расширившейся после слияния в верховьях рек Режа и Нейвы. Высокий яр, богатые заливные луга с озерами и старицами, плодородные земли и огромнейший лесной массив девственного лесостоя, с кедровниками, лиственницей и могучими сосновыми борами, сплошным произрастанием ягод, особенно брусники и клюквы, в котором былое богатство дикой фауны. Одним словом медвежий угол и рыбный омут, только бери.

Первичными путями сообщений с внешним миром была река и лесные тропы. С дальнейшим освоением края и притоком поселенцев были проложены возные дороги между поселениями малыми и большими. Так сложилось дорожное (гужевое) сообщение Ирбит-Рудное-Алапаевск и другие. Можно со мной согласиться, а можно и не согласиться, но я пришел к выводу, что первые поселенцы были с фамилией – Черемных, на это указывает их компактное проживание на указанном заселении яра. Лишь потом за ними последовало пополнение с фамилией Фомин, Брусницын, Бушуев, Фирсов – это основные фамильные кланы нашей деревни. Другие же – малочисленны и поэтому их следует относить к более позднему вселению в деревенскую общину. К таким следует, не без основания, отнести фамилии Востряков, Хайдуков, Сафонов, Агапитов, Буньков. Особенно три последних, в том числе фамилия Загуменных, нам должны указать на их происхождение из соседних селений, а именно: Сафоновы – из Маньково, Агапитов – из Голубково, Буньков – из Буньково, а Загуменных – из Грязнухи. Проживали так же, Ялунины – с этой фамилией понятно, что из Ялунино, а вот редкая и единственная фамилия Гордеев – по своему происхождению не ясна к познанию. Хотя их двор так же древний. Тем любопытнее для меня, хорошо знавшего дядю Игнатия Александровича Гордеева – уже упомянутого сослуживцав 1-ю Импереалистическую, моего деда Матвея.   

Один из старых домов деревни Михалево.

Будем признательны за глубокую миротворческую и гуманную заботу и миссию основателей нашей деревни, ее продолжателей, их главенствующих фамильных кланов, взявших под свое покровительство и на вид дальнейшего продолжения жизни – всем молодым, вдовам с потомством, потерявшим кормильца, сиротам – приютившим обездоленных на нашей доброй и благодатной земле. Об этом говорят записи малочисленных фамилий. Все они есть ничто иное, как пригретые и нашедшие приют. Пояснение раскрывает существующая длительный период в укладе крестьянства на Урале – крестьянская община. Где на каждую деревню – свой земельный надел, со всеми его составляющими; лес, луга, пашня, вода. Поэтому, боже упаси, чтобы кто-то из пришельцев и желающих получить надел в данной общине мог претендовать на общинную землю, без ее согласия. Надо полагать, что приоритет получали лишь обездоленные, связанные какими-то родственными узами с нашей Михалевской общиной. И так всюду на Урале. Принадлежность к любой деревне угодий, пригодных для обеспечения их жителей продуктами существования, вероятно в начале основания поселений не имела большого довлеющего значения, но с ростом населения и освоения края приобретала, чисто практическое и социальное значение. Пашня – отвоеванная у леса, пастбища – у кустарника и болот – стала золотым фондом деревенской общины. Отсюда, чем больше их приходится на душу населения, тем выше благополучие селян, тем богаче село. Делить с посторонними селяне, по экономическим соображениям, свои освоенные предками угодья, не могли и не желали. И не хотели. Таким образом, складывалось устойчивое поколение незначительного фамильного (родословного) клана. Прилив для обновления крови происходил за счет женской половины. Поэтому в любую фамильную родословную, куда-бы мы не заглянули, материнская ветвь исходит из другого соседнего села. Отсюда происходит родня в другой деревне, отсюда родовые связи, отсюда перекочевывание наследственных  признаков, т.е. в какую породу пошел. В противном случае, скрещивание местных давало значительное переплетение кровей и продолжение рода. Отхожу от абстрагирования, которым увлекся, в смысле генетики своих предков и селян, постараюсь раскрыть, что мне известно, характеристику людского населения, моих земляков, как современных, и в основном предыдущих.

И так, ребята-михалята. Наша деревня, как и любая другая, на своем веку породила достаточно всякого люда. Тут народились и жили довольно порядочные выходцы, были подлецы, как исключительно трудяги, так и лентяи. Даровала наша земля сильных духом и большой физической силой молодцов, вместе с тем были обиженные судьбой, когда целый род, приобретший наследственно передающийся недуг, обречен был на страдания и вымирание. Знала наша деревня хвастунов, гордецов, воров и разбойников. Знала умельцев, знахарей, богатых и бедных. Конечно же, были и глупые, тупые и безропотные, т.е. всех помаленьку. До нас дошли присвоенные прозвища, чем само население окрестило всех без исключения – в основном прозывался род. Добрый род – прозывали по-доброму, например – Васины, Малышевы, Екунины, Ваничкины, Савичевы, Ларины, Князевы, Левушкины, Алешины, Ермаковы. Нарекали прозвищем, происхождение которого не зная его сути, не додумаешься что оно значит. Чем и как не прозывали: Каменские, Фубин, Мокрята, Мизгири, Сутуркины, Аляба, Кузины.

На моей памяти все эти, и еще не все описанные мною прозвания и прозвища, существовали и упоминались, как навечно наклеенный ярлык на все последующее поколение от которого он происходил рода.

Я же происходил по прямой мужской линии к роду с прозвищем «Мишутины». Об этом я уже описал в предыдущих страницах.

                          2.1.Старики нашей деревни.

Сегодня, 10 января 2001 года, когда ушел в прошлое 20-й век, а свои права на судьбы человечества распространил новый 21 век, и новое тысячелетие, возникла необходимость (моя личная надобность) вспомнить и записать некоторое количество стариков нашей деревни. Наиболее ярких и близких в моем общении, но так или иначе оставивших в моем воображении свой след, насколько сохранился в памяти их образ. С некоторыми из них мне приходилось работать, у некоторых учиться, в прямом смысле. Мое взросление юношества пришлось на годы Отечественной войны 1941-1945 годов. Родных дедов я не помнил, а отец и два дяди ушли на фронт, защищать страну, а жизнь в оставшейся семье, в колхозе и вообще в тылу нашей Родины продолжалась по законам военного времени. Вот в этот период многим моим сверстникам, и мне, в том числе, пришлось «хлебнуть» непосильного труда и много испытаний на прочность, недоедания и босоногости. Вот тут-то и были рядом с нами люди, умудренные жизненным опытом – наши деревенские старички. Было с кого брать пример, было у кого учиться.  

Особо хочется сказать о том, что все с кем пришлось вращаться, работать вместе, ни кто из них даже пальцем не тронул мое детское достоинство, не то чтобы замахнуться или ударить. В этом я увидел величие, скромность и уважительное отношение, особенно к нам сорванцам, оставшимся без крепкой отцовской руки. В.И. рассказывает о старейшинах деревни уважительно и подробно

Начну все по порядку, по степени связей и участия. В равной степени стоят передо мной два лучших моих друга – Матвей Павлович и Никита Иванович. С разницей в возрасте со мной в 50-55 лет. Оба к этому времени были вдовцами. А вот отдыха не знали, все дни были в работе, хотя кормить приходилось только себя.

К Никите-дедушке я постоянно бегал на его рабочее место – колхозную мастерскую, благо это было рядом с нашим домом. Вся наша улица, около мастерской, постоянно была заставлена зимой до весны – телегами, летом – дровнями. А в мастерской ежедневно шла плотнично-столярная работа, стоял стук топора и молотка. Здесь-то мне и посчастливилось поучиться кое-чему. Тут я получил уроки – строгать рубанком древесину, делать трубки, а главное, исправлять и заново делать ручной крестьянский инвентарь: вилы, грабли, топоры, точить пилу. Так, что нашей маме к концу войны не было надобности искать в деревне мастера по этим делам, все делал я. За учебу и пользование инструментом дед Никита требовал от меня только покрутить точило, пока он не наточит свой инструмент. Всегда спрашивал: «Ну се присол». А его любимое изречение по поводу недовольства:«Х-й-те горло» – запомнилось на всю жизнь. Запомнил довольно курьезный случай с Никитой Ивановичем. Где-то в 42-43 году в конторе колхоза, слушали радиоприемник, вечером собиралось много народу, хотелось узнать сводку Информбюро о военных действиях. А когда передавали антирелигиозную страничку – где утверждали, что бога нет, Никита спросил вслух: «Говорят, что бога нет, а куда он на х-й делся?». Многих присутствующих поставил в неловкое положение, в недоразумение. Хотя обиды на него никто не имел. Он всегда был без хитрости и злобы. Сожалею о том, что не знаю, сколько лет он прожил, когда умер и не нахожу его места захоронения. Виделись с ним последний раз осенью 47 года, это был уже довольно дряхлый, грузный старикан, с малиновым носом, хотя алкоголем не был заражен. Не употреблял. Не видел.

Заодно следует напомнить: вместе с Никитой (Борисят) плотничал старичок, тоже незаурядная личность – Степан Иванович – «Ати», так его прозывали, так как он заикался. Это был небольшого роста, сутуловатый, с черной бородой старик, с ежистыми волосами на голове и замасленной фуфайкой на груди от слюны. И так же не выпускал изо рта своей курительной трубки и табачного мешка с махоркой в карман, трутом и кресалом в придачу. Надо сказать, что это был лучший мастер по ремонту и изготовлению тележных колес. Все колеса в колхозе – это дело его рук. Простой, бесхитростный, положительный старикан. Ничего плохого от него не исходило.

Матвей Павлович – в моей молодой жизни занимает не последнее место. Этот трудяга научил меня боронить, окучивать картофельное поле, метать сено. Не просто метать, а уметывать стоя на зароде. Много ночей мы с ним провели в поле, он под телегой у костра, а я на лошади по полю, с бороной. Не было случая, чтобы он вспылил, ругался либо психовал. Для меня и вероятно других, у него была присказка «Эй ты-пиз.енька – милый сын». Ничего не скажешь! Любо-дорого. Павлович иногда наигрывал на однорядке. Так себе – простенькую синтетюриху. Любезный был старик. А скончался доволно нелепо. Упал с голбца – это было летом в 1954 году. Доживал со снохой Варварой Куз., сына Павла не дождался с фронта. Был у него сын Яков, который долго болел и умер в конце 30-х годов. А дочь Марфа – вышла замуж за Лебедева Ивана, уехала в Ирбит. А внуки Игорь Павлович и Валерий Павлович – даже могилку своего предка не знают.

Иван Федорович – по прозвищу «Ваня Огниин», довольно своеобразный сосед в новой улице. Приходилось с ним поработать. Его отличало огромное знание о многих сторонах жизни в Михалево. В его памяти хранились: родословная, постройки – кто и когда строил. А строить целиком жилье – он был не превзойденный мастер. Чудесный рассказчик. А появился в родной деревне, в первые дни войны, из Кушвы. Ростом был высок, бородат, с прямым туловищем, но одноглазый – в детстве выткнули лучиной, кто не упомнил. Жил всю войну огородом и заработком, скота и постоянной хозяйки не было, хотя не раз женился. В аккуратности на все ему трудно подобрать равную. Не раз мы с ним пилили дрова для школы. Каждый раз по бревну, только по мерке, где он не пришелся; и колоть чураки надо было по определенному образу, ни толще ни тоньше. А уложим поленницу – посмотри: она с обеих сторон как обрезана только, что пилой и никаких щелей. Одним словом никакой халтуры. У него во дворе все отличалось прямолинейностью и порядком. Смотри и учись. Учился у него класть клади (из снопов). И видел, как он метал зароды с июня по сентябрь, днями на покосе, еда у него была скудной, но ни какого ропота на Власть. Делал больше, чем от него требовалось. За весь сенокос его зароды не валились, и не падали, и не промокали. У него были сын и дочь, но почему-то ни разу не появлялись в доме старика, остались где-то там в городе. Со своими братьями Ильей и Михаилом – особенно не якшался. Кончину его я так же не помню, вероятно, около 47-48 года.

Гуря Олешин – опишу сходу обоих братьев-стариков: Гурьяна Петровича и Ивана Петровича, внуков некогда знатного силача и борца нашей деревни — Алеши, равного которому не было во всей округе. О силе которого ходили чуть ли не легенды. А эти два отпрыска старины были крупного, мощного телосложения, только у Гури никак не держались штаны на заднем месте, если наклонится, то вся жопа становилась на виду. Оба работали конюхами, ломовые мужики, а в руках у них не родилось, что-то сделать строительное по дому — ни молотка, ни топора доброго не имели. Все им делали другие. Гуря говаривал: «Я фитрой», так его прозвали «Гуря-фитрой». Как-то косили траву в Дуброве, так за Иваном из молодых никто не мог угнаться. Гурьян умер раньше. А Иван долго жил, впоследствии ослеп. Знал он довольно много молитв, за что его звали на отпевание при похоронах. Я был свидетелем его начетов, когда хоронили дядю Федора Григорьевича «около 66 года, зимой, аминь!». Род их по мужской линии малость измельчал, знаю по внуку Гурьяна – Петру Андреевичу, мы его звали Петька Гурин. Известно, что «Фитрый» не был бедняком, его крестьянское хозяйство имело вполне достаточное состояние, но он втиснулся в компанию бедняков и принимал в 29-30 году активное участие в раскулачивании зажиточных, описи, изъятии и растаскивании их добра по себе. Этой подлости ему до конца жизни не могли простить здоровые «морально» люди нашего села.

Совсем другая противоположность, личность Гордеева Игнатия Александровича. Данного мужика в 30-м раскулачили, за то, что эксплуатировал крестьян своего села, за то, что имел пару хороших породистых рысаков, триер, сложную молотилку и жатку самосброску, и свою кузенку. Вернулся он уже один в 41-42 году, вполне солидным стариком, без состояния, но не сломленным духовно. Физически выглядел довольно здоровым, опрятным и солидным во всех своих действиях. Любо было смотреть на Игнашку, когда идет на работу, можно было только завидовать его сноровке, как он управлялся с молотком в кузнице. Ковал все, что только можно ковать. Благодаря ему наш колхоз всю войну имел исправные косилки, жатки, телеги и прочий инвентарь того времени. Природа не обделила его силенкой – видно было и в 60-70 лет у Игнатия былое могущество. Сколько он прожил, я так же не знаю.

Под стать Гордееву И.А. были наши деревенские Фирсов Дмитрий Матвеевич – крестный моего отца Ивана Матвеевича, братья Василий, Михаил и Ефим Окинины, сосланные в разные места. В руках этих тружеников родились все что задумают. Это был «золотой фонд», «самородки» нашей деревни, заслуживают самой высокой оценки. Поэтому они и жили зажиточно, по тем старым меркам. Можно только заключить: наживали трудом и смекалкой, но не пропивали. Крестный Дмитрий Матвеевич мастерил выездную упряж: кошевы, ходки-дрожки, а так же сбрую на любую лошадь, т.е. одевал коней. Его изделия шли на заказ, на ярмарку и нарасхват. Откуда ему далось умение? Тоже можно отнести братьям сыновьям Окинтия. Все эти деловые люди закончили земной путь за пределами родной деревни, как изгнанники.

Дом семьи Фирсовых, построенный Иваном Ильичом Брусницыным.

К ним надо отнести Ивана Ильича, брата моей тещи. Та же история: умелец, трудяга, все создано своим трудом, раскулачен, сослан в Кушву. Он и там вновь создал свой дом, лучше отнятого. Мне пришлось повидать его в последние часы жизни и хоронить в 1967 году, зимой.

Больше не знаю, не смогу назвать словом «порядочный» знакомых мне стариков. Все – посредственность, так себе.

Николай Павлович – заочно прозванный «Коля Петрунин», сутулый старик, которого можно было часто видеть с большой связкой удочек и котелком шедшего к реке или обратно. Естественно, это был рыбак. Но надо отдать справедливость ему, работал он всю посевную, и сенокос, и жатву. Ругательство «гробовину мать» знала вся молодежь второй бригады. У меня состоялась с ним стычка, на заготовке дров в урочище на «Мельничном угоре». Рубил он дрова со своей дочерью Еленой по соседству с нами. Завершая валку деревьев, мама моя послала подрубить сосну, которая стояла «не нам, не им», т.е. далековато. Когда я начал ее подрубать, ко мне подошел Николай на какое-то расстояние и говорит» «Эй ты, цветочек аленький, это дерево я наметил срубить, оно к нам ближе. Мне ничего не оставалось, как бросить захватничество чужой территории. Пришлось подрубать в другой противоположной стороне, худшие и далекие деревца, чтобы дополнить недостающие на зиму. Моя мама с братом Гладей, скрипя сердцем, отошли от неприятностей от Николая. Но вся неприглядность выявилась позднее, когда стали вывозить свои дрова. У Николая не все дрова были сложены в поленницу (для сушки) и порядка, а межевая, злополучная сосна, так и осталась не спиленная. Видимо не хватило силенок у старика. Так и остался он у меня в памяти «цветочек аленький». Сам вероятно хотел сказать: «Эй, ты хрен собачий», но образование не позволило. Говорят, что Павлович прожил долго, свыше 90 лет и является одним из ярких долгожителей деревни. Так как плохого от него не исходило ни для кого. Для некоторых была известна его интимная сторона, но об этом знали не многие. Умолчу и я.

Был такой Борис Емельянович – храпун. Старикашка небольшого роста, не очень опрятный, с хриплым голосом и ежистой бородкой. Вечно гонялся за нами ребятишками. То он охранял магазин, вечеруя и ночуя в маленькой сторожке, то верхом на лошади изгонял нас с созревавшего горохового поля, так притягивавшего нас, желавших поживиться даровой колхозной зеленью. Что стоило мальчуганам, чтобы унести свои ноги с набитыми стручками карманами за рубаху, при кличе товарищей: «Борис едет». Уходили, вернее спасались бегством не все. Перепадало кнутом по спине тому, кто не умел быстро бегать, за что его люто ненавидела деревенская братва. За Борей водились более серьезные для селян пакости. Факты не доказаны, но слухи были. Корова в конюшне задавилась, дом сгорел – подожгли, овец недосчитались. Подозревался храпун. Бездарно злобный и темный был старикашка. Жил, где пригреют, а больше всего у Прони Ваки. Пригревала его супруга Прокопия Сана-слепая, еще затемненная в подлости личность.

Прокопий Егорович, на деревенском языке «Проня Вака». Прозвище это говорит само за себя: вакал языком. Тучный, неповоротливый, хотя еще не совсем старческий мужик. Как посыльный я пригласил его в контору колхоза, он говорит: «сейчас прибегу». Фактически 300-400 метров преодолевал не раньше чем через 1 час. А меня посылали вновь. Отвозил зерно от комбайна арбой, Проня напросился, как колхозный активист (до всего ему было дело, т.е. везде совал свой нос) в поле, поехали. На поле он потребовал: «парень, останови повозку, я соскочу». Так долго соскакивал, что моя лошадь дернула, Проня не устоял и рухнул на поле. Слыхал, как этот активист писал протокол колхозного собрания, то после всем правлением не могли разобрать, что он накалякал. Значит Проня владел большой в кавычках грамотой. Такие вот, подобные люди пролазили управлять колхозным хозяйством. С партийным билетом ВКП(б).С духом приспособленца.

Ялунин Федор – отец Кесаря, Нины и Искры. Довольно завлекательная личность. Многое сочеталось в этом человеке. Умел мастерить, т.е. родилось в руках, любил выпить и пошуметь только дома. Сбегать  налево. Так же большой активист, но грамотней Прокопия. Лавировал и выгадывал. Из его рассказа вспоминаю, в первые годы организованного колхоза, Ялунин был председателем ревизионной комиссии, председателем колхоза был прислан представитель Райисполкома, в деревне его звали не иначе как РКИ, а кладовщиком – проходимец и мошенник, но активист из бедноты Микулка Мокрый. РКИ знал по сигналам, что Микулка не сберегает, а пропивает общественное добро. А как к нему подступиться. На носу посевная, вот и решил проверить хранение семенного материала. Пошли втроем. Общественные склады были в амбарах раскулаченных дворов по всей деревне. Начали сверху. В большинстве амбаров хлеб, т.е. семена не были готовы, местами горели от снега и дождя, крыши не были надежными, местами убежали под пол. При обнаружении, в каждом амбаре, безобразия, РКАИ со злобой утверждал: «Но Микулка, я засажу тебя в тюрьму». По пути Микулка уговорил спутников «хоть в последний раз пообедать дома». Его хозяйка Лукея быстренько собрала на стол на 3-х персон и тут же появилась бутылка водки. РКАИ начал артачиться, что пить с расхитителем не будет, а бутылка все равно не спасет Микулку от решетки. Стоило Ялунину замолвить слово о том, что работы еще предстоит много, можно и пора бы пообедать, а по одной рюмке для сугреву не будет означать задабривание руководителей колхоза. С этого и пошло, поехало. С первой рюмки – вторая, после первой бутылки – вторая, и третья. Так продолжалось дотемна. В итоге РКАИ обнимал Микулку и приговаривал: «Ох, и молодец ты Микулка, хоть весь хлеб сгноишь, тебе ни хрена не будет. Это говорю тебя я, председатель РКАИ».

Таким образом, мне удалось высветить двух деревенских активистов того времени. Этот эпизод говорит сам за себя. А к Мокренку следует добавить о его активном участии в раскулачивании и экспроприации добротных вещей у богатых в свою пользу. Добра он натаскал домой неимоверно, что по истечении 10-12 лет люди узнавали на Лукерии и его дочери Валентине свои вещи и сдирали с них принародно. Ушел Микулка на войну и не вернулся. Федор Ялунин вернулся из трудовой, но прожил не долго.

Не многое могу описать, но малость помню более поздних. Петр Кузьмич – дед моего друга Валентина Павловича – бородат, черен и довольно крепкого телосложения, делал кожи, от чего у них во дворе всегда пахло кислятиной. В первые годы войны (41-42 год) Кузьмич был перевозчиком на реке, там был устроен паром и стояли лодки. Естественно, там часто купалась деревенская детвора. Помню, как в разгар жаркого лета на реке дохла рыба, к берегам в речную траву прибивало огромное количество довольно крупной рыбы, в воздухе у реки стоял смрад. В эту пору умер Петр Кузьмич – от солнечного удара, а вероятнее от сердечного приступа.

Агапитов Александр Агапеевич – довольно старый и больной рыбак, его кроме реки и с удочками, утром рано и вечером поздно не было видно нигде. Не приходилось. Только там. Это был глава большого семейства Агапитовых: Ефим, Андрей, Парасковья, Павел, Вера, Гурьян, Степан и Михаил. Все почти с причудами. Старуха, его супруга, оставила о себе память как пекарка, и помогала родам многих женщин.

 Немного был знаком с дедом Филиппом Васильевичем. Тишин Алексей – долгое время, с начала организации подсочки, работал мастером. Не часто, но при нужде, он нас ругал. Умный был старик, а потомства со своей старухой Надеждой не было. Дважды мы с ним встречались и оба раза у реки. Первый раз мы с братом были посланы в Маньково к нему, а встретили его на берегу, где он старался вытащить щуку заглотнувшую блесну и запутавшуюся в траве. Мне пришлось раздеться и вместе с травой извлекать улов из реки. За что, получил благодарность. Второй раз, мы с дядей Михаилом Буньковым проверяли морды у озера Нижнего Рыжкова. Тишин подошел незаметно, так как мы вытаскивали большую щуку из морды. Навел на нас ружейцо и потребовал объяснить, по какому праву мы шаримся в чужих ловушках. Объяснение наше о том, что и ловушки и мы приходимся Ивану Матвеевичу родственниками, он принял. А свое появление объяснил тем, что уже два дня видел как давится большая щука в траве, ищет выход и пришел сегодня ее стрелять, но опоздал. Взяв нашу добычу в руки, как на весы, сказал: «7 кг 300 гр». Проверив дома на весах, мы убедились, что дед Алексей ошибся только на 100 гр. Мне запомнилась его бельгийская двухстволка 32 калибра, легкая и изящная, в руках была как игрушка. Не каждому охотнику доводится иметь такое ружейцо. Вот и все, что могу о нем поведать.

В прямой противоположности к эти двум старикам, всю войну дома околачивался лесником Елисей Степанович Заг……х. Не Елеса охотник – настоящий стервятник. В обращении с людьми казался довольно приятным собеседником. А на самом деле имел большой грех перед людьми. Накопил самое большое потомство в деревне. Отец 10 детей. Много охотился. А сколько загубил лосей – ему одному известно. Кормил выводок. Еще в молодые годы его дважды имали на том, что прибирал домашнюю скотину. На заимке – волокли за передками. Под Гаранинкой – избитого, посчитали убитым, за нетель, забросали хворостом. В обоих случаях он отлеживался и уходил живым, но не нялось. В военные годы он укрывал на Гремячевом (в лесу за рекой на границе Алапаевского и Ирбитского района у Щаповских печей) дезертировавшего из армии старого свояка Барбасова Никонора. Вместе построили избушку, а Никонор ловил петлями крупного зверя. Когда не поделили мясо, Елеска его убил и подпалил на костре. Только в 47 году, когда вернулись сыновья Барбасова из армии Иван и Михаил, выясняя, где их родитель, узнали от сестры, что его укокошил Елеса. Осудили Елисея на 8 или 10 лет, вышку по тем временам. Он и этот срок отсидел, вернулся и снова начал кукарекать. Да именно кукарекал по петушиному. На его совести считают какую-то старушку из Буньковой. Что интересно, он всю войну считался бригадмильцем, т.е. помощником участкового милиционера, даже сопровождал арестованных в Алапаевск. Вероятно, и то, что он делал на своих односельчан тайные доносы. Дети его, надо отдать им дань, были дисциплинированны, но тупые к освоению грамоты, сидели по 2-3 года в одном классе, и ни кто из них не имел семилетнего образования. А в доме было полнейшее послушание и порядок.

Закончил земной путь Елеска своей смертью где-то за 90 лет, не в пример не битым мужикам. Знали Елесу широко в округе, но с плохой славой.

Подобно Елисею, был в деревне еще один каверзный мужик – Митя Семич. Дмитрий Семенович – крепыш, настолько вороватый, что трудно отличить от Елесы, за что был судим, сбегал и долго скрывался, занимаясь воровством и разбоем под Алапаихой. Сказывал Мишка Хайдуков, его племянник, как Семич показывал бункер в лесу под Алапаевском, где скрывалась его шайка не одну зиму. Умер, по моим данным, Митя в трудовой армии. Оставил дочь Лидию и сына Ивана. Ванька внешностью – копия отца, только косоглаз.

На завершение вспомним о Григории Дмитриевиче Бушуеве. Черноволосый трудяга, долго работал конюхом, я часто бывал у них, когда работал с его сыном Леонтием (Левкой). Пристало им прозвище «мазаные», Мазя, Мазло. А запомнился Григорий Дмитриевич, как неудержимый хвастун. Если ему не верили или сомневались открыто в его вранье – сердился. А табачек у него был действительно крепок. Когда был в духе, всех угощал безтабашных в компании собеседников. Владимир, его сын, в молодости был не очень уважаемым среди сверстников. Прошел всю войну танкистом, имел солидно правительственных наград. После войны поучился и долго возглавлял родной колхоз, до 60-х годов, когда преобразовались в совхоз. Отдадим должное его деятельности – колхоз при нем преуспевал, и урожайностью, и животноводством. А все же их недолюбливали. Закончу Левкой, ростом парень не вышел, поэтому в армию, т.е. на войну по этой причине со своими сверстниками 26 года рождения не был отправлен. Я с ним косил покосы целое лето на Верховой. Дружно работали. Анатолий его младший брат в те дни бегал без штанов, как образно говорят «пешком под стол».

На этом о стариках закончим мой рассказ, поскольку я уже начал говорить о молодых людях того времени.

Пусть простят меня за провал в памяти, все же вспомнил. Жили-были два мужика в деревне: один калека, другой урод. Первый это Девенит (Леонид Гурьянович). Этот мужик с нормальной психикой, буянил в молодости, по семейным распрям, зарубил отца и брата, отсидел свой срок, где и потерял ногу. Вернулся домой, занялся сапожным делом, много и буйно пил. Тачал добротные сапоги. Доживал с Анной Павловной, прижили дочь, а вот неродного Вениамина, довольно часто гонял, славно попортил ему детство.

Второй: горбун Максим Дмитриевич, человек рассудительный, портняжил в свое время, детей у них с Аннушкой, привезенной из Тагила бабенкой разбитной и шустрой, не родилось. Занимался усиленно пчеловодством. Была в колхозе заведена и обустроена у Глубокого лога большая пасека. Хорошо помню, как до войны, примерно в 38-39 годах, колхозникам перепадало на трудодни по банке колхозного меда. Только Максим видимо перестарался «до наоборот», к 41 году всю пасеку загубил. Но своих пчел, чертенок длиннорукий, сохранил всех до единой.

Всю войну Максима не было видно, хотя был дома, не был призван по известной причине непригодности ни к строевой, ни к трудовой. Что характерно, с объединением колхоза в 48 году с Маньковой, он как активист коллективного движения, вновь оказался при должности и выполнении руководящих указаний. Знали умные мужики, что от него добра колхозу не будет. А занимал он должность заместителя председателя по животноводству. Так оно и вышло. Много сгубили скотины они с Павлом Федотовичем, по бесхозяйственности. Что можно было ожидать от него, не знавшего простых азов животноводства, если в собственном хлеву скотина не водилась. Зато был в кармане партийный билет и личные амбиции на руководство. В 50 году за развал животноводства и большой падеж он поплатился партийным билетом, но суда избежал.

Как-то при случае он рассказывал забавную историю, происшедшую у него с Леонидом. Вот как примерно было дело: оба они как надомники обшивали селян, Максим – одеждой, Леонид – обувью, благо колхозники в 38-40 годах стали жить лучше, заказы пошли. Возрос и заработок. Там где деньги. там и выпивка. Вот и решили разрядку от трудов праведных справить вместе. Закупили 3 ящика водки, доставили в дом к Максе и начали трапезу. Говорит – первые дни сидели за столом, выпивали, закусывали и отдыхали. Были дружеские беседы. Потом стали отдыхать, а выпивку и закуску переместили на пол. Вместо туалета на улице, ходили в ведерко. Да и разговор из дружеского русла переходил в грубость. Стали употреблять много бранных слов, а вина уходило мало. В последствие дело дошло до драки. Леонид физически был крепче и брал верх над Максимом. На 14-й день нас разъединили – говорит Максим. Это было, как кошмарный сон. Такой вот деятель был Максим. По 10 дней не умывался.

 

                        2.2. Мужики родной деревни

Пора признаться, в написанном мною нет искажений и подтасовок, тем более домыслов, только быль. Могу только сообщить, что в основном факты действительности не полностью сохранились в моей памяти, поскольку прошло достаточно много лет. Вернее все сохранившееся в голове было 60-50 лет тому назад. Ведь я уехал в 51 году, и практически утерял живую связь с малой родиной, краткие наезды в родной дом давали мало животворной пищи о жизни земляков.

Теперь о мужиках.

В 41-м самом ужасном году, в деревне стоял надрывный плач, а всех дееспособных мужчин вычистили под метелку. Сколько их ушло в армию – данных у меня нет*.

А вернулись не в каждую семью отцы и сыновья, хотя ждали всех. Война вовсю полыхала, а в родной дом помаленьку приходили искалеченные в жерновах сражений, то были счастливчики для родни. Пришел Антон Егорович Черемных с повислой рукой, и сходу, как до призыва, стал председателем колхоза. Славный был мужик. Жаль, что не дожил до конца войны.

Без ноги вернулся Павел Петрович Б-н, успел поторговать, попредседательствовать, да только вороватая натура, скомпрометировала его в сознании селян, вынужден уехать в Алапаевск, где и закончил свой земной путь.

С покалеченной рукой явился Фирсов Петр Иванович, но в однорядку играл залихватски, был бригадиром полеводства, а жизнь закончил бесславно. Замерз в поле у Черновского.

Не многие вернулись с поля, да очень много было горя. Встречали счастливчиков с большой радостью семьи дяди Алексея и Харитона Трифановичей, Сергея Григорьевича Фирсова, Федора Самсоновича, Андрея Васильевича Фирсова, Ивана Филипповича, сыновья Агапитовы: Андрей, Гурьян, Степан (это единственная более благополучно сохранившаяся семья). Алексей Васильевич Фомин (кукушка), Александр Федорович – перко. Дядя Федор Григорьевич. Востряков Иван. Володя Бушуев, Михаил и Иван Фомины (крайные), Петр Андриянович. Иван Бушуев – так же вернулся на протезе.

А самым последним вернулся Александр Петрович (Оринин). Его считали погибшим, вернулся весь израненный и без глаза. Провел всю войну в плену и до 54 года поднадзорно, как бывшего в плену у немцев. Самая горькая участь участника войны. Я был с ним в большой дружбе, по рыбалке и гулянке. Знаю, как он плакал, хотя по натуре был крепкий мужик.

А вот на Урае вернулись единицы. Насколько я знаю, это Илья Федорович, Иван Варламович, а больше не помню.

Самые большие потери деревня понесла из числа ушедшей молодежи, начиная с 20 по 26 год рождения. А какие были славные ребята, будущее поколение. Вспоминаю, как в 42 или 43 году пришли повестки на явку в военкомат 26 года рождения. Было их человек 12. Так вот Антон Егорович собрал ребят, выдали со склада муки и мяса на проводы. Антон объявил «сборитель» — победителю 1 пуд муки: пошла борьба по всем правилам. Побелил Палька Каменский. Ловкий был парнишка. А вот домой вернулся из них один -Александр Андреевич Фирсов, в последствие сотрудник милиции в Алапаевске. Оставшихся в чужом краю – оплакивали родные. Лека Бушуев был взят позднее, и сохранился, да только нашел свою погибель дома, пьяным под трактором, еще молодым, не дотянув до естественной смерти. По забывчивости, не надпомнил о том, что из этого призыва вернулись: Виталий Степанович (сын Степана Андреевича), вот только домой явился в 49 году, после тюремного заключения, по слухам схлопотал длительный срок за длинный язык, т.е. сболтнул «антисоветчину». Пожить в родном доме, как положено, не довелось. Сгубила парня чахотка, потому и отпустили из заключения, как безнадежно больного.

Обрадовал возвращением домой своего отца Ванька Востряков. С прибытием успел приврать: будь-то бы в войну, его переправляли с востока на запад самолетом, и летел он как раз над Михалевой, даже разглядел и узнал работающих в поле деревенских девчат. О Востряковых особый разговор. Отец Федор – нормальный мужик, мать Анна – больная трясучкой. Так вот ее болезнь настолько стойко передается по наследству, что можно подумать, что род обречен. Оба сына, Евгений и Иван, до 40-45 лет не показывали никаких признаков болезни. С возрастом их начинает пошатывать, непроизвольно двигаются в разные стороны голова, не управляемы руки и ноги. На этом их страдания не заканчиваются. Следующее поколение, т.е. их потомки, так же начинают болтанку, но уже в более молодом возрасте.

Расскажу о Засориных. Николай Иванович, так же с 26 года рождения, пришел домой и начал разгульную, беспутную в отношении девчат, жизнь. Благодаря состоятельному родителю, долго болтался без дела, гулял, да женился. Бывал я с ним неоднократно на охоте. Догулялся в распутной жизни до того, что попал за решетку на 10 лет за изнасилование девушки в бараке в п. Гаранинка. Отсидел больше, отведенного судом, срока. Явился, когда уже не было в живых родителей, с надломленным до неузнаваемости внешностью и здоровьем. Особый рассказ о его родословной. Засорины – выходцы из Туринского района, д. Бисихина или с. Благовещанье. Довелось мне выяснить от ихнего земляка Беседина Андрея, работали совместно в химлесхозе. Он поведал о том, что Засорины в гражданскую войну, скрываясь в лесу, убили богатую семью из соседнего села, позарившись на богатство. За это злодеяние «были прокляты» знающими родственниками пострадавших. Дед Варлам служил при Ницинской церкви в каком-то чине, при нем была хромая великовозрастная дочь. Мне несколько раз доводилось у них переночевать по пути из Волковского техникума. Читал там церковные записи, должно быть архивные. Старик Засорин в памяти сохранился молчаливым, но добрым. Иван Варламович так же был слегка замкнутым человеком, водил знакомство с редкими мужиками, но плохого о нем не было слышно. Только с наследниками им с Еленой не повезло. Два сына, один из них Гриша, был совсем не в своем уме. Выговаривал только одно слово «мэм», бегал до 20 годов верхом на жерди или большой хворостине. Посторонние, особенно дети его боялись, хотя он был безвредный. О втором сыне я поведал выше. В 43 и 44 году мы с мамой отрабатывали за лошадь на засоринском покосе. До восхода солнца были на кордоне, запрягали и ехали в лес. За день мы вчетвером собрали и сметали 40 копен, с дедом Матвеем Павловичем возвращались на кордон, когда солнце уже скрылось за горизонтом. А Гришка сидел взаперти, мыл в тазу тарелки «до блеску», даже двух шанег полностью не съел, хотя был здоровенным детиной, не в пример мне, а был всего на 1 год старше меня. Иван Варламович в последствие сдал Гришку в какой-то дом, так как не стало его матери Елены – ходить за ним некому. Такая вот история одной родословной. Аховая, заслуженно.

Молодежи 27 года рождения в нашей деревне по неясным мотивам в нашей деревне было не много. Знаю этих ребят: Федор Ильич, Петр Андреевич (Гурин), Колька Марфин (Ефимович), Андрей Кузьмич Фомин, Раков Юрий, Буньков Спиря.

Досталась этой молодежи тяжелая работа: летом в колхозе, зимой на лесозаготовках. Особенно трудными были военные годы для ребят 28 года. Кого как не их довольно рано запрягли в работу, а семилетку в Невьянске из них никто не окончил, остались неучами. С некоторыми мне приходилось работать, возить на Гаранинку на лесозаготовки и просто общаться. Покажем эту трудовую колхозную армию, которая пилила, колола, косила, гребла и метала, и хлеб государству в Алапаевск возила.

Галактион Иванович (мой брат),                

Николай Александрович Фирсов (в живых нет с 85 года),

Иван Васильевич Фомин (навещал деревню давно, около 80 года),

Александр Иванович Фомин (доживает на Гаранинке),

Мишка Хайдуков (нет в живых, Молдовия),

Михаил Федорович Брусницын,

Михаил Александрович Агапитов (нет в живых),

Александр Степанович Брусницын (не известно),

Глеб Иванович Петрусов (нет в живых, Алапаевск),

Василий Харитонович Фомин (дома, был лесником),

Павел Григорьевич Маньков (нет в живых),

Вениамин Петрович(умер в 98 году, покоится в Голубково),

Виталий Тарасов (Костромин) (не известно.

 

Как видим до 70 лет дожили единицы.

Трудную лямку тянули молодые парни 29 года рождения. Учиться им не пришлось.

Роман Николаевич Брусницын,

Владимир Андреевич Брусницын (Володька Гаранинский),

Федор Иванович Фирсов (Подгорный),

Иван Фомин (Редька, наш родственник, просмешник, чудак),

Колька Марнин (почему-то) Фомин.

 

А вот и мой год рождения, т.е. одногодки, ровесники коллективизации.

Гришка Сметанин (умер, дома),

Ванька Харитонов (Брусницын),

Ванька Янчик (Андриянович Брусницын),

Костя Буньков,

Витька Опрошин (Александрович Фирсов),

Володька Раков,

Гришка Гладков (погиб дома, убило деревом),

Валентин Павлович, моложе меня на 3 месяца, но в 31 год ушел из жизни, замерз.

Из всех не знаю о Ракове, но образования среднего, кроме меня никто не получил. А возможности у некоторых были.

Сметанин Григорий приехал в Михалево из Голубковой, учился со мной один год. Воспитывался без отца. Мать Марина Ефимовна работала зав.почтой, жили по квартирам. Парень способный, но хиленький, в семилетку не ходил. Работал в колхозе, женился на Елене Григорьевне рано, сходил в армию, как гармонист, был, по молодости, не заменим на любой гулянке. Только не смог с собой управить, где-то в 55 году, может в 58, после чрезмерного употребления, заснул и задохнулся, оставил жену и сына Вовку.

Ванька Харитонов, мой родственник, все время задирался и со мной тоже, хотя мною был всегда бит. Как-то после грозы у деревенской часовни оказалась сломлена огромная пихта. Мы с Василком Немушковым пришли наломать веток, на нас накинулись Миша Агапитов, Ванька Харитонов, Павлин и еще какой-то забияка. Мы начали отбиваться, в итоге попало Павлину, Ваня мой валялся под хвоей пихты, а Мишка унес ноги до своих ворот, еле не попал мне в лапы, трус он был. Мой отец, по жалобе Харитона, стал разбираться со мной: «За что я набил Иванка». Узнав истину, сказал: «За это я тебя только похвалю, а если бы тебя они побили или обидели, то я бы тебе еще дома добавил».

Выручал не одинова Ванюшку в Невьянской школе, задравшего не под свою силу. Последний раз совместное предприятие с этим парнем было в 1946 году в августе месяце. Ходили вместе с его отцом Харитоном Трифановичем под Гаранинку, за Черную согру. Харитон занимался охотой на крота, а мы пошли бить шишки. Там, в конце дороги за Глухариным болотом, был устроен хороший балаган, шатром, под берестой. Отец Ивана остался снимать кротов, мы ушли не так далеко в согру бить колотом кедры. Шишка валилась хорошо от ударов, набрав по мешку, не могли с Иваном разрешить спор куда идти. Пошли по его указке, побродив с час, вышли на то же место. Он снова со мной не согласился и повел со словами, я знаю. Сбились до того что стал лить дождь и наступила темень. Только по счастливой случайности вышли два 15-ти летних шишкаря к окончанию светового дня к заветному осиновому сломку на Угольной дороге, примерно в 3 км от балагана, ободренные находкой припустили по тропе в сильный ливень и темноте. Ванюшка был легче, он давно уже вытряхнул свой груз, шел с пустым мешком. Была великая радость, когда в темном бору мелькнули огоньки от костра. Ночь сушились около костра, я ошелушил свой мешок и набрал около ведра орех. Беда моего друга поджидала утром. Отец запретил утренний поход к кедровнику, таким вот образом он вернулся в этот раз без орехов. Я малость отдохнул, отпросился с трудом у своего папаши, по настоянию мамы, уехал поступать в Волковкий с/х техникум. Об этом опишу позднее. В этот период мой друг Иван уехали из Михалево, по всей вероятности на станцию Ясашино. После чего его следы затерялись, я его больше не видел. Судьба и жизнь Ивана Харитоновича мне не известна.

Другой Иван, сын Андрияна Евлампиевича, брат Петра Андрияновича, остался в деревне, занялся воровским ремеслом, был схвачен с поличным на краже сметаны из молочной колхоза, был осужден, после отбытия домой не вернулся, приобрел специальность электромонтажника, поэтому кочевал по стройкам. Приезжал домой к брату, женился на Галине Петровне. Больше о нем ничего не знаю.

Володя Марфин – это Брусницын Владимир Федорович. Друг, с которым учились 4 года в начальной школе, он жил с матерью и семьей в школе, мать была техничкой, отца не помнил. Сдружились на сенокосилке и осенью на работе лобогрейки. А в последствие он всегда встречал меня из техникума. В армию нас с ним не брали. Считаю, что он был с пороком сердца, никогда не купался, а водочку употреблял. Женился на Клавдии Александровне, создал семью, построил дом, но ушел из жизни рано, не дотянул до пенсии.

Особых воспоминаний другие парни не вызывают. Основная жизнь и молодость в деревне закончилась.

Володя Фирсов, 1946 год

*По данным Книги памяти в  Алапаевском р-не было призвано на фронт 20704 чел.  не ввернулись-8539чел. Погибли-3668чел. Умерли от ран и от болееезней-1065  пропали без вести-3748чел. Погибли в плену-58чел.-Л.Панова